Круг замкнулся - [13]

А приставом в той части служил недавно назначенный запасной штабс-капитан[12]. Хорошей фамилии, прекрасно образованный и владеющий иностранными языками, новый пристав производил великолепное впечатление. К тому же был он высок и красив. Городок у нас, хотя и губернский, но тихий и скромный, происшествий почти не случается, потому новоиспеченному приставу показать себя было решительно негде. Он начал скучать без дела, которого было очень мало, и без денег, которых у него было еще меньше. Его широкая натура требовала простора, а тут развернуться негде, да и форма мешает. Впрочем, скоро он освоился со своим положением и приспособился к жизни. Досуг пристав обеспечил, найдя себе нескольких друзей из числа чиновников, с которыми почти каждый день собутыльничал и резался в карты, а материальное положение поправил, сойдясь с одной вдовой-купчихой, хотя уже и весьма немолодой, но зато очень богатой.

В тот, как потом оказалось, роковой день играл пристав в карты с частным врачом и судебным следователем у себя на квартире. И вот в самый разгар игры, аккурат после очередного тоста, в комнату, где они играли, вошел полицейский служитель.

— Чего лезешь? Что тебе надо?

— Разрешите доложить, ваше благородие, дамочка, которую пьяную подобрали и засадили в темную, бушует очень…

— И что, ты мне прикажешь идти ее успокаивать? Сам с бабой сладить не можешь?

— Так она, ваше благородие, отодрала деревянный щит, которым окно в камере заколочено, и стекла бьет.

Пристав выругался, но делать нечего — пошел усмирять. Только ему открыли дверь в камеру, как оттуда выскочила заключенная и заорала:

— Как вы смеете меня держать в камере! Я — дочь майора!

А надобно сказать, что Наталья Романовна, пока стекла била да с трактирщиками и полицейскими воевала, вся в грязи извалялась, платье порвала, одним словом, на дочь майора совершенно не походила. Пристав, ранее ее не знавший, ей не поверил и позволил себе отпустить в адрес госпожи Любарской несколько непечатных выражений. И тут же получил за это пощечину. Пристав побагровел, приказал стоявшему сзади служителю принести розог и… Выпорол почетную гражданку[13]. С дочерью майора сделался истерический припадок.

Опомнившись и узнав, кого он высек, пристав пытался примириться, предлагал госпоже Кошельковой денег. Но та денег не взяла, а когда ее отпустили, отправилась домой, отмылась, переоделась и пошла к губернатору. Тот ее внимательно выслушал, вызвал полицеймейстера и поручил ему произвести дознание.

Выйдя от губернатора, полицеймейстер, прекрасно знавший, с кем имеет дело, защищая честь мундира, пригрозил Любарской ссылкой в тундру, если она не откажется от своих обвинений.

— С пьяных глаз, должно быть, жалуешься. Ты и теперь пьяная. Ступай домой, а не то прикажу засадить туда, откуда вышла, — добавил он.

Поняв, что от полиции правды не дождешься, мадмуазель Любарская пошла к моему предместнику — ротмистру Колокольникову, у которого я в ту пору состоял в должности помощника. У Колокольникова, как на грех, был большой зуб на полицмейстера — что-то они по службе не поделили. Записал господин ротмистр показание потерпевшей и отправил ее к доктору, взять свидетельство о побоях.

Дознание, произведенное полицеймейстером, установило, что Дочь майора была поднята на улице пьяной, почти в бессознательном состоянии, и помещена для вытрезвления в часть, откуда была освобождена на следующий день. Свидетели из числа полицейских показали, что она бушевала и на улице, и в камере, и что никто ее не сек и побоев ей не наносил.

На основании этого дознания губернатор жалобу мадемуазель Любарской оставил без последствий.

Тем временем Колокольников сообщил о происшедшем в Петербург кому следует.

Видать, у нашего губернатора в столице были влиятельные враги, потому как через несколько времени из Петербурга к нам прибыл секретный ревизор, который сначала приватным образом допросил Дочь майора, акушерку и доктора, проводивших ее освидетельствование, а затем уже открыто — полицейских служителей, свидетелей порки и, наконец, самого пристава. Это дознание было передано прокурору Палаты[14], а им в свою очередь — судебному следователю по особо важным делам. Пристав был заключен под стражу и вскоре приговорен к лишению особенных прав и преимуществ и к ссылке в одну из губерний Сибири. Губернатор получил высочайший выговор, вышел в отставку и скоро умер. Наталья Романовна покинула Калугу. До сего дня мне ничего о ней не было известно. Получается, теперь наша Дочь майора в столице обитает?

— На том свете она обитает, — сказал Кунцевич.

Полковник проводил гостей до двери кабинета.

— Да, историю вы нам рассказали занятную, вот только вряд ли она нам поможет в розысках, — сказал Кунцевич, пожимая Флейшеру руку.

— Ваше высокоблагородие, — вдруг подал голос надзиратель, до сей поры хранивший полное безмолвие, — не могли бы вы посмотреть карточку одного человека?

— Какого человека? — удивился смелости нижнего чина полковник.

Кунцевич, вмиг сообразивший, в чем дело, достал из кармана сюртука фотографию предполагаемого убийцы мадам Кошелевой и протянул ее жандарму: