Круг царя Соломона - [18]
Володя остановился на тропинке, поднял руку, приглашая нас ко вниманию, взъерошил волосы, завел под лоб глаза и сдавленным голосом произнес:
И прочитал нам наизусть всего «Сумасшедшего» Апухтина. Он уже играл в городе несколько раз в любительских спектаклях и часто выступал в дивертисментах с декламацией.
– Всё васильки, васильки… – бормотал он, изображая безумного.
На «бис» он прочитал нам еще стихи: «Слышишь: в селе за рекою зеркальной глухо разносится звон погребальный…»
На Хопре мы бросали по воде плоские камешки – «блинчики» и считали, у кого больше раз отскочит. Володя делал это ловчее всех. Мы бродили по берегу до самых сумерек.
Над рекой появились ватные Клочья тумана. Сильнее стали запахи воды и береговых трав. На сиреневом небе поднялась медная луна.
Домой мы возвращались через деревню. Мальчишки носились по улице, сшибали ветками майских жуков и громко выкрикивали известное заклинание:
Сладкая усталость волнами разливалась по телу. В голове шумело от обилия впечатлений, и хотелось спать, но когда мы пришли домой, неугомонный Володя достал полученную с почты книжку и прочитал нам на разные голоса смешной рассказ Чехова «В бане». Значит, все это было в 1903 году, когда к «Ниве» давали в приложении сочинения Чехова. Мне было тогда двенадцать лет.
«Бриллиантового князя» я увидел много времени спустя на портрете Боровиковского в Третьяковской галерее.
Он стоял блестящий и надменный, в своем камзоле золотой парчи, весь в алмазных звездах и орденских лентах. Выражение брезгливой пресыщенности было написано на его стареющем лице. Ни одна эпоха русской истории не имела стольких выдающихся портретистов, как эта, а среди холстов Боровиковского портрет князя Куракина принадлежит к числу его лучших произведений по маэстрии выполнения и по тонкости характеристики.
Тщеславный князь добился-таки желаемого: стал известен потомкам как оригинал прославленного портретиста.
Федор Антонович
I
Учитель математики объяснял нам на доске теорему. Закончив доказательство, он положил мел и торжественно заключил:
– Итак, если внутренние накрест лежащие углы равны, то линии па-ра… Что?
– ллельны! – взревел весь класс дружно.
Учитель вынул из жилетного кармана часы с серебряными крышками и начал их тереть запачканными мелом пальцами.
У него была привычка чистить их таким способом каждый раз после урока, и часы были расчищены до поразительного блеска.
Прозвонил звонок.
Следующий урок был закон божий. Законоучитель поп Василий, лысый, с белой бородою, долго водил пальцем по классному журналу, истомив всех ожиданием, и наконец вызвал:
– Митин Агафон!
Урок был трудный: о ересях. Агафон не знал урока и «плел лапти».
Поп Василий посмотрел на него поверх очков и изрек укоризненно:
– Отолстé бо, ожирé и забы бога…
И поставил двойку.
И правда, Агафон был малый толстый, круглолицый, краснощекий. Волосы на косой пробор, гладко приглажены, под серой блузой крахмальный воротничок, на носу очки – вид аккуратный, добропорядочный. Двойка его как будто мало огорчила. На перемене он подошел ко мне и сказал, улыбаясь:
– Вот подловил, лысый черт! Наплевать, еще успею исправить… На каток сегодня пойдешь?
Может быть, он и был огорчен, но нарочно старался казаться отчаянным. Он набивался ко мне в товарищи, а я относился к нему сдержанно: все эти приметы – и воротничок, и проборчик, и чистый носовой платочек, и начищенные ваксой ботинки в нашем демократическом «градском» училище были не в чести и всеми ребятами презирались.
Вечером на катке мы встретились, а после катка Агафон стал меня упрашивать, чтобы я пошел к нему.
– Про двойку сказал дома?
– Нет еще.
– Выволочки боишься? За меня спрятаться хочешь?
– У нас выволочки не бывает! – возразил Агафон гордо. – Просто я давно уже обещал Федору Антоновичу привести мальчика, который хорошо рисует.
– Кто это Федор Антонович?
– Мой приемный отец.
Я вспомнил, как кто-то рассказывал, что Агафон взят из бедной семьи на воспитание.
– А далеко идти?
– На Калгановку.
Это было недалеко.
Я забежал домой, забросил коньки, сунул под мышку папку с рисунками, и мы пошли.
II
Дом на Калгановке был большой и просторный. Над входом я прочел: «Агентство страхового общества „Россия“. У Агафона была отдельная комната, маленькая, но своя. Он зажег лампу на столе. Боже, какое великолепие: лампа под зеленым абажуром, железная кровать, этажерка с книжками – даже завидно!
Нас позвали в столовую пить чай. Под большой висячей лампой у самовара сидела Зоя Аркадьевна, барыня в пенсне, с черными седеющими волосами. Федор Антонович сидел сбоку стола и читал газету «Русские ведомости».[5] Агафон сказал:
– Вот Коля Кузьмин, из нашего класса ученик, который хорошо рисует.
Федор Антонович улыбнулся:
– Вот и молодец, что пришел, – и поздоровался со мной за руку.
Зоя Аркадьевна налила нам с Агафоном по большой чашке чаю с молоком и сама положила сахару по три куска. Федору Антоновичу она налила крепкого чаю без молока в стакан, вставленный в серебряный подстаканник. Столовая была оклеена темно-красными обоями с ковровым узором. В переднем углу висели вместо иконы маленькое «Моление о чаше» Бруни, а на стене круглый барометр и два портрета – Белинского и еще какого-то дяди в очках. Портрет Белинского я копировал из журнала и знал раньше, а про очкастого спросил Агафона шепотом:
