Круг - [16]

— Ты думаешь, он сам верит в то, что говорит? В глубине души он знает, что я не люблю его, а значит, не могу быть верна. Но он прогоняет от себя эту мысль. Так — спокойненько, тихонько и гладенько — живем не хуже людей. Никаких тебе треволнений. Но там, — она протянула палец к груди Заура, — вот-вот здесь есть у него колодец. И на самом дне его таится утешительная мыслишка: ну и что, я ведь тоже ей изменяю. — Тахмина громко засмеялась. — Но его любовницы такие уродины, кошмар! Двух я знаю. Одна — в Баку, другая — в Тбилиси. Вот какой красавчик, междугородный донжуан. Наверное, и в Москве есть кто-нибудь. Во всяком случае, он частенько придумывает повод и смывается в Москву. Вот и нынче — уж месяц, как он в Москве. И, кажется, ему там неплохо. Обратно не торопится.

Безразличным, ленивым движением она опять повернула к себе автомобильное зеркальце и, достав тюбик, начала красить губы очень яркой красной помадой, причем намазывала ее толстым слоем. Закрыла тюбик, положила в сумку…

Заур взглянул на нее. Тахмина подняла удлиненные тушью ресницы. В самой глубине ее глаз как бы открылся абсолютно черный бездонный провал — так в пустыне в песках вдруг просверливается воронка. Бездонный ход в глубь ее души, спуск в пропасть.

— Не надо, — сказал Заур. — Не надо больше. Поговорим о чем-нибудь другом.

— A-а, вот оно что. Такие разговоры терзают твое нежное сердце. А ты же так усиленно демонстрировал, какой ты современный, все в жизни испробовал, прошел огонь, воды и медные трубы. — Она не закрывала глаз, но ход в их глубину исчез и взгляд снова стал таким, как всегда: спокойным, лукавым, мерцающим. — Значит, не нравится? А ведь это жизнь, мой мальчик, послушал бы!

— Не хочу. Это не жизнь. Это изнанка жизни. Мне никогда не нравились такие разговоры. Да, по-моему, тебе и самой трудно об этом говорить. Оставь, что толку?

— Трудно? Напротив. Мне совершенно не трудно. — Она долго смотрела на дорогу, потом сказала: — Я понимаю Манафа. В молодости ему солоно пришлось. Содержал большую семью. А теперь, как говорится, перед ним широкое поле деятельности. Годы проходят, и он старается наверстать все, что упустил смолоду. Самое скверное в жизни — это алчность, ханжество и вранье.

Она захлебнулась сигаретным дымом, закашлялась и вдруг успокоилась.

Около Забрата они свернули на Пиршагинскую дорогу. Стоявший на автобусной стоянке мужчина, завидев «Москвич», поднял руку.

— Давай возьмем его.

— Еще не хватало!

— Прошу тебя, останови! А то разговоры у нас кончились, говорить больше не о чем. Да останови же, хоть спросим, чего он хочет.

Заур притормозил.

Мужчина был в простой полукрестьянской одежде. Рядом с ним — женщина в чадре. Едва «Москвич» остановился, мужчина схватил свою корзину и подбежал.

— Братец, — сказал он, — довезешь нас до Пиршагов?

— Давай довезем, — сказала Тахмина, — посмотри, какие они усталые.

— Ладно, садитесь, — сказал Заур.

Мужчина помахал женщине. Потом громко крикнул:

— Алимардан, иди!

Из-под навеса вышел высокий парнишка и, хромая, поспешил к машине.

— У нас только два места, — сказал Заур и, обернувшись к Тахмине, добавил по-русски: — Я могу взять только двоих. Встретятся гаишники, неприятностей не оберешься. Сама знаешь… Начнут интересоваться и тобой.

Парень доковылял наконец до машины.

— Папаша, — сказал Заур, — у меня всего два места. Только двое из вас могут сесть.

— Как двое, сынок? А что же нам делать с третьим?

— А кто этот третий?

— Третий? Мой сыночек, Алимардан. Единственный сын. Поехал в город, сдал, моя умница, все экзамены на «отлично».

Заур сделал приветственный жест.

— Поздравляю, — сказал он, — но… как быть, у меня только два места.

— Папа, — сказал Алимардан, — смотри, автобус едет…

— Слава тебе господи! А то целый час ждем. Прости, сынок, мы вас задержали.

— Ничего, ничего…

«Москвич» двинулся дальше.

— Радио работает? — спросила Тахмина. — Найди что-нибудь.

— Еще рано. Немного погодя.

Шлагбаум опустился прямо перед носом «Москвича», и он остановился как вкопанный. По ту сторону дороги тоже ждали большие грузовики.

— Не знаю почему, — сказала Тахмина, — но в последнее время я очень часто вижу во сне шлагбаум.

— Скажешь тоже! Разве может присниться шлагбаум?

— Значит, может, раз вижу. Прежде я всегда видела дорогу. Длинную-длинную. Идешь, идешь. И никуда не приходишь. А теперь вижу шлагбаум.

Вдали показался поезд. Приблизился и с шумом прошел. В этом шуме терялись обрывки слов Тахмины:

— То и дело… полосатый…

Дорожный служащий покрутил рукоятку, оплетенную толстой проволокой, шлагбаум поднялся.

Машины, стоявшие по обе стороны, ринулись вперед. Заур осторожно провел «Москвича» через рельсы.

Выехав на прямую пустынную дорогу, он увеличил скорость. В окна врывался ветер.

— Третий! — сказала Тахмина. — Ты обратил внимание, как сказал этот мужчина? Хорошее слово, правда? Я давно об этом думаю. Трудно найти слово лучше этого, а? Сколько в нем всего!

— Что-что?

— Может, смысл жизни именно в этом.

— Смысл жизни! Не надоело тебе философствовать?

— Я ведь философ, ты разве не знал? У меня и диплом есть. С отличием. Окончила философский факультет.

— Да что ты!.. Мне и во сне бы не приснилось.