Цейтнот
Анар — известный азербайджанский писатель, автор многих рассказов и повестей.
В новую книгу писателя вошла фантастическая повесть «Контакт» — о возможных формах контакта инопланетян с жителями Земли. Она уже знакома всесоюзному читателю по публикации в журнале «Дружба народов». Издававшаяся ранее повесть «Круг» публикуется вместе с продолжением — повестью «Шестой этаж пятиэтажного дома». Их связывают не только общие герои и место действия, но и общая направленность против бездуховности и равнодушия. В повести «Цейтнот» автор размышляет о верности юношеским идеалам, изменив которым человек теряет смысл жизни, утрачивает лучшие черты личности.
| Жанры: | Современная проза, Повесть |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 57 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1980 |
| Формат: | Полный |
Цейтнот читать онлайн бесплатно
>Художник В. В. КРАСНОВСКИЙ
Ни дел, ни времени.
Азербайджанскаяпоговорка
Глава первая
Было уже поздно. За полночь. Шел второй час. А завтра им рано вставать. Столько дел! Не будет ни минуты, ни секунды свободной. Закрутятся, завертятся — столько всего на них навалится! Сплошной цейтнот. Вечером — свадьба. После свадьбы — сразу же в аэропорт. Ночным рейсом, в половине третьего по бакинскому времени, улетят. Утром, в шесть по московскому времени, будут в Москве. Значит, завтра ночью им спать не придется — их первой брачной ночью. Поэтому сегодня ночью, этой переходящей в «завтра» ночью, их последней «холостой» ночью, которую они проводят врозь, им надо хорошо выспаться. Отдохнуть хотя бы до семи-восьми утра.
Фуад встанет в семь. Румийя может поспать до восьми — половины девятого. Значит, если они сейчас расстанутся — пока Фуад доберется до дома, пока ляжет, заснет, будет уже два, — он поспит хотя бы пять часов. Румийя после его ухода быстренько ляжет и может спать как минимум семь часов. И тогда завтра на ее лице не будет ни тени усталости. Как говорится, невеста с лицом ясным — как молодая луна, чистым — как родниковая струя… яснее луны, чище струи…
Поэтому надо расставаться. Стрелки приближаются к половине второго. Надо, надо. Поздно уже.
Но они все никак не могут. Сейчас вот прощаются на лестничной площадке. Минут десять стоят здесь. Фуад курит, прислонясь спиной к перилам лестницы. Румийя почему-то держит в руках две чайные ложечки, ударяя их друг о друга. Плечом она прижалась к косяку полураскрытой двери.
Фуад пришел к ним ровно в девять. Уже более четырех часов они, по выражению Бильгейс-ханум, занимаются «трепологией». Но наговориться не могут.
Вначале Шовкю и Бильгейс-ханум были с ними. Когда Фуад пришел, они пили чай. На столе три сорта варенья, мелко наколотый сахар-рафинад, тонко-тонко нарезанный лимон и три стаканчика армуду. Рядом с Шовкю лежали сегодняшние газеты. Телевизор работал, но они не смотрели. Шла спортивная передача, а спортом в этом доме никто не интересовался. Кроме Фуада. Однако Фуад еще не был обитателем этого дома. Он сел спиной к телевизору. Изредка оборачивался, смотрел на экран. И всякий раз взгляд его невольно скользил по огромному ковру справа на стене. Фуад, как и сам Шовкю, относился к этому ковру немного иронически. Профессиональный вкус обоих не мог приемлить столь банальную вещь. В центре ковра был выткан большой портрет хозяина дома, под ним — золотистыми петельками цифра «50». Ковер подарили Шовкю пять лет назад в день его юбилея.
Когда Фуад поздоровался и сел, Бильгейс-ханум поднялась, прошла на кухню и вскоре вернулась, поставила на стол еще одну хрустальную вазочку — с кизиловым вареньем. Фуад больше всего любил кизиловое, Бильгейс-ханум знала это.
Говорили о том о сем, в том числе и о свадьбе.
Около одиннадцати Бильгейс-ханум, пожелав всем «спокойной ночи», удалилась в свою комнату. Шовкю остался.
В половике двенадцатого Фуад собрался уходить, но Румийя нарочно завела разговор на какую-то новую тему, и он снова опустился в мягкое кресло, достал сигареты, закурил, не предложив Шовкю. Его будущий тесть был некурящий. Разговор опять коснулся их сентябрьских планов. В сентябре Фуад должен перейти на новую работу — в систему Баксовета. Шовкю говорил о преимуществах, перспективах предстоящей работы. В сущности, это была его инициатива, его план, который и осуществлялся с его помощью.
В начале первого Шовкю тоже поднялся, ушел к себе. Не попрощался, но было ясно, что он идет спать. В том, что он не попрощался, не было «неучтивости», напротив — определенный такт: если бы он попрощался, Фуад мог бы понять это как намек: мол, поздний час, пора и тебе домой.
Их, его и Румийю, можно сказать, никогда не оставляли наедине. Если даже родители были где-нибудь на своей половине или в кухне, они время от времени заглядывали под тем или иным предлогом сюда, в комнату с телевизором, где проходили встречи Фуада и Румийи.
В половине первого Фуад встал:
— Поздно уже.
Румийя сказала вроде бы немного обиженно, мешая русские и азербайджанские слова:
— Ну, раз кечдир, кет.[1]
Он опять сел.
Когда в соседней комнате часы пробили час, снова поднялся — быстро и решительно. В дверях обернулся:
— Думаешь, я забыл? Ты не показала мне свадебное платье, Рима.
— Завтра увидишь.
— Завтра увидят все. Я хочу быть первым. Как-никак…
— Мое платье ты увидишь только завтра, — твердо повторила Румийя. — Только! В первый и последний раз.
— Почему же в последний?
— У наших соседей дочь — Лалэ. Через неделю у нее тоже свадьба. Я продам ей платье.
— Да ты что?! — Он изумился. — В чем дело? Почему продаешь? Деньги нужны?
Румийя презрительно фыркнула:
— На днях примеряла при ней, Лалэ очень понравилось. И я подумала: зачем оно мне после свадьбы? Длинное, белое, путается в ногах. Вот мы и договорились.
— Ого! Практичная девушка!
— А что? — Она улыбнулась, видя его удивление. — Или думаешь, это платье понадобится мне еще раз?
Долгое время Фуад не мог привыкнуть к шуткам Румийи. Точнее, не понимал, когда она говорит всерьез, а когда просто так — болтает. Даже когда она бессовестным образом хохмила, лицо ее оставалось совершенно серьезным. Лишь на дне зрачков мерцали бесовские искорки. Постепенно Фуад научился их видеть, понимать. Научился, увидел и полюбил. Они стали ему столь же дороги, как и глаза Румийи, ее взгляд, ее голос. Как она вся! Как все, что имело к ней отношение.
