Кровавый удар - [94]

— Лодка, наверное, не годится, — проговорила она.

Держась за руки, мы подошли к пристани. Лодка была полна воды.

В тени ее носа устроилась стайка миног, прячась от солнца.

Надя сказала:

— Что-то мне больше не хочется плыть на лодке. — Она улыбалась.

На миг нас захватила общая фантазия: отпустить лодку в море и жить на нашем необитаемом острове, ожидая спасения и надеясь, что спасатели никогда не прибудут. Но это была только фантазия, и мы оба прекрасно это понимали.

— Я починю лодку, — сказал я.

— А это долго? — с подозрением спросила она, как будто боясь, что это окажется не очень долго.

— Сегодня не кончу, — пообещал я.

Она улыбнулась. Улыбка, радостная и удивленная, преобразила ее.

— О! — притворно огорчилась она. — Какая жалость!

Я выволок лодку на сушу с помощью блока и талей, которые нашел в сарае, и стал законопачивать ее дегтем, расплавленным в консервной банке. Солнце пригревало мне спину. Надя пела. Я работал медленно и методично, не потому что так было надо, а просто мне хотелось, чтобы эти минуты длились подольше. Мы купались, ныряя с пирса, плавали над черными камнями, лежащими на дне. Волосы Нади струились в прозрачной воде, как у русалки. Мы занимались любовью на теплой отмели, скользя в шелковистом иле. Потом мы медленно поплыли назад к пристани.

Я снова спустил лодку на воду. Солнце стояло низко на северо-западе, небо горело, как фейерверк. Надя откопала где-то бутылку водки. Мы выпили ее сидя у камина, легионы комаров атаковали сетку. Я не заметил, что мы ели. Но очень скоро мы снова оказались в постели, крепко прижимаясь друг к другу, а отраженные языки пламени вздымались и гасли на потолке.

И скоро, слишком скоро наступило утро.

Мы оставили в коттедже пачку задубевших купюр и благодарственную записку. Я вывел лодку из залива, над нами кружились стрекозы. В столе я нашел карту. Через два часа мы уже вошли в гавань с ржаво-рыжими деревянными домами, подходившими к самой воде, и подплыли к набережной, около которой стояли две дизельные развалюхи. Потом мы сидели в баре, пили кофе и ждали автобуса.

Первым пришел автобус на Турку. Надя поцеловала меня. В глазах у нее были слезы. Я взял билеты: ей на восток, до Хельсинки, мне на запад, до Турку.

Автобус петлял среди лесов и камней. Время от времени попадалось желтоватое поле и кучка деревянных домов. Казалось, в эту страну люди пришли поздно и не могли здесь прижиться. Человек рядом со мной быстро и споро пил финскую водку из заиндевелой стеклянной бутылки. Ему хотелось разговаривать. Мне хотелось думать.

Я думал в основном о шлюпке под названием "Уильям Тиррелл". Не о названии ее, а о шлюпках как таковых. А еще о человеке с короткими усами, который так быстро ретировался из бара в Хельсинки.

Я видел его в сторожке замка Варли Фицджеральда. И еще однажды.

Любитель водки заснул. В середине дня нас высадили на автобусной станции в Турку. Я пошел в город по проспекту, который казался невероятно длинным и вел к зданию, похожему на городскую ратушу. Солдат в форме цвета хаки показал мне дорогу к киоску с иностранной прессой. Я просмотрел журналы по парусному спорту, нашел экземпляр "Яхтсмена", отыскал там сообщение о гонках.

Вот оно: в верхнем левом углу страницы черно-белая фотография с заголовком. Я заплатил, сунул журнал в карман своих грязных брюк. Потом сел в такси и поехал на пристань.

Там стояло несколько балтийских торговых судов и три ледокола. Дальше, у паромной станции из зеркального стекла, толпился лес высоких рангоутов с туго свернутыми парусами, на фалах развевались национальные флаги на фоне синего неба. Парусники были на месте.

Я заплатил таксисту и направился по набережной в поисках "Лисицы". Может быть, Питу не удалось выбраться из Таллинна. Может быть, он еще там, в качестве заложника за шкипера... Мачта обнаружилась за бизанем[25] норвежской барки. Я вспотел от облегчения. Я пробежал по белоснежной палубе норвежца и перескочил через поручни "Лисицы". У Пита был усталый и встревоженный вид. Он спросил:

— Где тебя черти носили?

— Потом расскажу, — ответил я. Я не представлял себе, что ему рассказать. К тому же я не был уверен, что он хочет знать правду, даже если сможет ей поверить.

— Они, блин, не хотели на хрен нас выпускать, — сказал Пит удрученно. — Пришлось разрешить им трижды пересчитать экипаж да еще шнырять по каютам. Хорошо, что они были бухие. Я думал, нас всех посадят. Пришлось отдать ихнему начальнику все деньги.

Все деньги — это тысяча долларов из судовой кассы. Вот что значит валюта в стране с плановой экономикой.

— Очень жаль. А где Дин?

— Внизу. Красит.

Я скатился вниз по трапу. Дин красил угол каюты для мужского экипажа.

— Ого! — сказал он, как всегда, спокойно, но с легкой опаской, — Привет.

Я вытащил журнал из кармана. Сердце у меня отчаянно колотилось. Я нашел нужную страницу и бросил на койку перед Дином.

— Узнаешь кого-нибудь?

— А то! — ответил он. На фотографии был изображен я за рулем "Урагана", небритый, взирающий на мир из-под копны черных волос. Рядом, положив мне руку на плечо, улыбаясь горделивой улыбкой владельца, х гигантской сигарой в зубах стоял Невилл Глейзбрук. — Это же ты, так? А тип рядом с тобой, который с сигарой, это мистер Джонсон.