Не много в нашей жизни выпадает подобных минут: австралийское небо густо синеет над белоснежно сияющими парусами яхт, ветер посвистывает в снастях, волны плещут о крутые алюминиевые борта «Поллукса»... Полная тишина, если не считать монотонного стрекота вертолета на высоте двух тысяч футов. И в этой благодати ты ведешь двенадцатиметровую яхту в отборочной гонке на Кубок Америки. Ведешь ее к точке поворота. Мне всегда нравилось такое затишье, хотя напряжение подобных минут просто неописуемо.
— Давай! Быстро смени галс[1]! — Резкий металлический грохот УКВ-приемника в кармане моих шортов разрушил окружающую гармонию. Сигнал шел с вертолета, от Джеффри Лэмпсона, моего тренера.
— Рано, — ответил я в микрофон, болтающийся на шее, чтобы мои руки были свободны для обтянутого кожей штурвала «Поллукса».
Снова все стихло, пока мой помощник не хмыкнул вдруг рядом со мной.
— Что там еще? — проворчал я и повернул голову назад и направо — куда он показывал. Всего в двухстах футах от нас пронзительную голубизну моря вспарывал кроваво-красный нос яхты «Кастор», обрушивая фонтаны брызг на палубного матроса, стоящего на фордеке[2]. Билл Роджерс, которого я хорошо знал, никак не мог управиться с парусом. Его потное лицо, лоснящееся на солнце, его измученный вид напомнили мне, что Билл только что переболел гриппом. Но яхтсмена, участника Звездных гонок, никакая хвороба не удержит на берегу.
— Подожди, — сказал я помощнику, хотя даже кожей ощущал напряжение своей команды — десяти человек, изнывающих от сиднейского зноя в алюминиевой коробке яхты. Двенадцатиметровка — это вам «не балерина моря», как поэтично выражаются спортивные журналисты, завсегдатаи яхтенных гонок. Двенадцатиметровка, если уж делать сравнения, это двадцатипятитонный мощный танк, изготовившийся к броску.
— Давай же, ну! — снова завопил Лэмпсон из поднебесья.
Я краем глаза глянул в ясную синеву неба — вертолет уже летел назад. Небось Джеффри в ярости морщил лоб, багровел от досады, потел и грыз мундштук своей незажженной трубки, потому что внизу, на покрытой рябью и отливающей металлом далекой воде, какая-то пешка не выполняла его приказа.
— "Поллукс", — еще раз заскрипел его голос, — поворот, живо!
Я оглянулся: на фордеке «Кастора» Билл Роджерс по-прежнему возился с парусом — неуклюже и медленно. Вот теперь пора!
— Пошел! — скомандовал я и повернул штурвал. Палуба «Поллукса» выровнялась, нос повернул по ветру. Алюминиевый гик[3] пронесся над самой моей головой, и яхта снова накренилась, уже на правый борт. За кормой вскипела полоса пены — я начал резать курс «Кастора», которому пришлось поворачивать за нами. Разинутый рот Билла Роджерса на мокром, желтоватом лице — словно черный провал буквы "О": он едва успел ничком броситься на палубу, на так и не поставленный парус.
— Подловил его прямо на лету, — усмехнулся мой помощник.
— Хорошо, — проскрипел Лэмпсон из немыслимой выси, как бы прощая мою задержку. — Отлично сработано! Держись этого галса!
— А я и держусь! — огрызнулся я. Меня пот прошиб от злости на бездарную трепотню, сыплющуюся на меня с этого механического насекомого.
Лебедки затарахтели, мы снова изменили галс. Теперь разрыв между яхтами увеличился до трех сотен футов. Лэмпсон по-прежнему назойливо бубнил свое, но я старался его не слушать. Поул Уэлш, рулевой «Кастора», что-то кричал, явно нервничая, и это было как раз то, что надо. Я внимательно следил за расстоянием между нашей кормой и носом его яхты. Мы выиграли старт, сохранили преимущество и теперь дюйм за дюймом увеличивали разрыв.
Эти гонки, недаром названные Звездными, продолжались уже шесть недель. Шесть недель «Кастор» и «Поллукс» соревновались друг с другом в необыкновенно голубом Тасмановом море. И, если признаться честно, мне это порядком надоело. И вот почему.
Чтобы организовать гонки двенадцатиметровок, нужна куча денег и менеджеры, которые умеют их толково потратить. Но нужны еще и рулевые, которые могут быстро водить яхты. В обычных условиях, чтобы провести яхтенные гонки, требуется незаурядный опыт, что позволяет обойтись без всяких маленьких грязных ухищрений.
Но Звездные гонки возглавлялись Хонитоном, членом яхт-клуба «Пэлл-Мэлл», смехотворно чопорного заведения. Этот тип не признавал вообще никакой демократии, сам распоряжался менеджерской группой и обладал империей собственности средних размеров — поэтому грязные ухищрения были нужны ему, как воздух. Вот он и назначил тренером Лэмпсона, а тот уже нанял экипажи.
Я ни минуты не сомневался, что меня пригласят — с таким-то количеством выигранных мною гонок. Но даже если вы на гребне славы, приглашение быть рулевым в гонках на Кубок Америки на земле не валяется. Так же, наверное, считали и другие члены экипажей.
А теперь Звездные гонки подходили к концу, мы шли, обогнав «Кастора». Я видел, как Поул Уэлш за нашей кормой готовится к перемене галса, и совсем перестал слушать, что там бормочет по УКВ-радио Джеффри Лэмпсон.
— Поворот! — скомандовал я и крутанул большой, обшитый кожей штурвал.
Мы повернули одновременно.
Поул Уэлш нахмурился, его темные брови угрожающе сдвинулись. Он вообще не любил проигрывать, а мне — особенно. Но всегда проигрывал, даже когда мы были детьми. И он снова сделал поворот. Мы — тоже.
