Я пробудился внезапно. Было темно. Стрелки показывали 4 часа 3 минуты, и над шиферной крышей завывал ветер, сливаясь с низким и глухим ревом. И тогда я понял, почему проснулся.
Выкатившись из теплой постели, я начал дрожать. Шерстяное нижнее белье, джинсы, вязаная фуфайка с водоотталкивающей пропиткой и такие же толстые носки. Черт возьми, опаздываю! Надо быстрей. Вниз, в кухню. Вчерашние тарелки громоздятся в раковине. Взгляд на чайник — для кофе нет времени; вот я уже у крыльца, рывком натягиваю полусапожки из желтой резины с нескользящими подошвами, непромокаемые желтые штаны и куртку, шапочку из верблюжьей шерсти и поверх нее зюйдвестку. Уф-ф! Молодец.
Ветер ударил словно мокрым мешком. Он подталкивал, проясняя мысли, пока я бежал по Кей-стрит и Фор-стрит. Гудронированная дорога и витрины блестели от дождя под желтым светом фонарей. Так мог выглядеть любой маленький городок Англии ранним утром, если бы не пахнувший морем ветер и грохот, который становился все громче, по мере того как я пересекал поспешно Фор-стрит и несся по склону к набережной, и не то, что разбудило меня.
Я понял, что дело плохо. Понимать это я научился, наблюдая Фор-стрит в течение двадцати пяти лет. В спокойный июльский день она выглядела как реклама бюро путешествий «Посетите солнечный Пултни»: белые домики, сгрудившиеся на холме над синим простором с кромкой кружевной пены. Теперь это ажурное плетение сделалось яростной массой водяной пыли, она свистела над клумбами тюльпанов и машиной, оставленной каким-то идиотом на дороге. Опустив голову, я бежал к вооружению из рифленого железа, находившемуся слева, под укрытием Таможни, до которого было две сотни ярдов.
Промчалась подпорченная солью «кортина», веера брызг вырывались из-под шин. Я по-прежнему бежал. Перед зданием из рифленого железа горел яркий светильник. Двое мужчин выскочили из машины и мигом нырнули в дверной проем. Я отставал от них на полминуты, мигая от резких огней, которые освещали надводную часть и темно-синий корпус «Эдит Эгаттер».
— Последний! Все в сборе, — сказал Чифи Барнс, рулевой и старшина шлюпки; густые брови хмурились под краем зюйдвестки.
— Что случилось? — спросил я, сражаясь с подтяжками мокрого от пота снаряжения, выданного Королевской национальной организацией спасения на водах. У меня ушло четыре минуты на бросок от дома — вместо десяти.
— Яхта, — сказал Чифи. — Зубья. — Он отвернулся. — Запускаем двигатели.
Во внутренностях лодки два дизеля-близнеца чихнули, провернулись и мягко завелись с первым поворотом маховика. Я жаждал кофе и не хотел думать о яхте. Слишком многие из моих друзей были связаны с этими посудинами.
— Двери открыть, — сказал Чифи. — По местам.
Удары ветра перешли в вой, и на дальнем конце эллинга[1] вместо деревянной стены возникли сквозняк и дождь. Я пристегнулся к лееру[2]. Огни погасли.
— Отпускай, — сказал Чифи.
Последовал глухой звук, когда отошли клинья. Спасательная шлюпка двинулась. Когда она проходила двери, ветер качнул ее. Под килем кратко громыхнули салазки[3]; в какой-то момент двадцать тонн машины и двенадцать человек действовали в точном соответствии с законом земного притяжения, затем напряглись колесные суставы; лодка плюхнулась в воду, разметав фонтан брызг, встряхнулась и пошла.
Я спустился вниз, надеясь на кофе. Джордж кричал что-то в радиопередатчик. Пахло керосином и гниловатым днищем. «Эдит Эгаттер» давно следовало заменить. Суденышко назвали в честь моей бабушки, а со дня ее смерти прошло уже сорок лет.
Джерри дал мне кружку с кофе, сладким и обжигающим.
Джордж сказал:
— Связь прервалась.
Звучало не слишком здорово. И ощущения тоже были неважные из-за кренящихся винтов старой лодки, которая петляла, прокладывая путь среди водяных валов. А когда через час мы прибыли на место, дело выглядело еще хуже. Я был тогда на палубе, как и все остальные.
Пласты воды переваливались через кокпит[4]. В круговороте за ветровым стеклом волны казались черными в наступающем рассвете, и только там, где Зубья их перемалывали, гребни превращались в пышную пену, тянущуюся на милю вдоль южной части горизонта, — там черными клыками торчали скалы. В то утро на Зубья страшно было смотреть.
— Черт, никакой надежды, — сказал Джордж. Он взглянул на меня и быстро отвел глаза.
Чифи поглаживал рычаги дроссельных клапанов, и мы подползли к кромке разбитых волн, где вода пенилась, как крем для бритья. Во рту пересохло, я судорожно сглотнул. Лицо Чифи выразило легкое любопытство. Должно быть, он что-то напевал. Я знал все его привычки и был уверен, что если кто-то вообще способен сейчас подобраться к этим скалам, так это Чифи.
Шаг за шагом «Эдит Эгаттер» осторожно продвигалась вперед. Палуба дрожала и дергалась. Тяжелые брызги ударяли по зеркальному стеклу и толчками устремлялись вниз.
— Вот она, — сказал Джордж.
Когда знаешь, что ищешь, да еще днем, нетрудно сориентироваться. Куда труднее это было бы сделать в темноте. Мы нашли кусок белого брезента, формой напоминавшего гигантскую скорлупу, перекатывающуюся среди гранитных глыб. Из него торчал обломок — все, что осталось от мачты, за которой тянулась паутина такелажа