Кровавый удар - [48]

Все это была очень милая убаюкивающая болтовня. Может быть, даже правда. Но чего-то важного не хватало.

— Тебе лучше оставаться на судне, — посоветовал я.

— Ну конечно. — Она поколебалась и сказала: — А знаешь, я рада, что вернулась сюда! — Она взяла меня за руку. — Ну да, я работаю в полиции. Но ведь я тоже человек. И я никогда не бывала на такой яхте. — Она опустила глаза. — И у меня не было знакомых, имеющих такую яхту. Я очень рада, что познакомилась с тобой, Уильям Тиррелл. — Она наклонилась и быстро поцеловала меня в щеку.

Это было сверх всяких ожиданий. Я был очень доволен. Полуполицейский, полуженщина. Что ж, в этом есть смысл.

— Добро пожаловать на борт. — Я чинно провел ее в свою каюту и запер там.

А сам забрался с ногами на скамейку в кают-компании и заснул.

Кто-то колотил по дереву. Это была деревянная крышка гроба. В гробу лежала Мэри. Я должен был ее выпустить, потому что знал: она жива, пожар был какой-то ошибкой, но крышку все равно заколотили. Однако я не мог шевельнуться. И я стал звать на помощь...

— Спокуха, — сказал кто-то. Это был Дин. Его левый глаз окончательно заплыл. В правом светилась готовность помочь.

— Она хочет выйти.

Я еще минуту полежал, чтобы сон совсем ушел. Потом слез со скамейки и отпер дверь.

Надины волосы со сне растрепались и превратились в золотистую гриву. Вид у нее был помятый и бесстыдный. Она сказала:

— И не обязательно было меня запирать. Я больше не убегу. Теперь, пожалуйста, кофе. И душ.

Вчера вечером она прихватила с собой из машины сумку.

Через десять минут она вернулась в кают-компанию аккуратная, как сверток от "Фортнума и Мейсона"[10], в белой блузке и длинных белых шортах. Она наблюдала за моим выражением лица. Вид у нее по-прежнему был бесстыжий.

Она бросила на стол коричневый конверт.

— Значит, ты мне до сих пор не доверяешь, — сказала она. Наконец на ее лице появилась улыбка. — Конечно, тебя можно понять. Но отныне мы работаем на пару. Погляди-ка вот это.

Конверт был толстый, твердый и тяжелый — похоже, внутри фотографии. Я его вскрыл.

Там оказалось тридцать шесть цветных снимков, явно любительских. Я стал их просматривать. Мое сердце отчаянно колотилось.

— Дин, — сказал я и подтолкнул фотографии к нему через стол.

Он неловко взял их распухшими руками.

— Они самые. — Он перебросил их обратно.

Из-за этих фотографий убили Мэри. Из-за этих фотографий меня треснули по голове, перерыли карманы, устроили обыск на "Лисице".

Негативы тоже находились в конверте. Они соответствовали снимкам и были пронумерованы — от первого до тридцать шестого.

Номера шли по порядку.

На фотографиях была чепуха.

На одной — лицо, в котором те, кто знал Ребейна, могли бы его узнать.

Обои в цветочек, чья-то босая нога, смазанный снимок Дина. Вот и все. Чепуха.

Я сложил снимки в конверт и отдал их Наде.

— Спасибо, — сказал я. — Ты показывала это Дикки Уилсону?

— Конечно нет, — ответила она. — Я нашла эти фотографии и теперь могу отвезти их матери Леннарта Ребейна. Он написал ей из Лондона отчаянное письмо. Боялся, что из-за них будет скандал. Я скажу матери Леннарта, что на них нет ничего особенного. — Она улыбнулась мне. — Ну, что мы будем делать дальше?

Глава 15

В девять часов я взял телефонный справочник и принялся звонить. В "Желтых страницах" никакого "Противовеса" не было. Тогда я стал названивать своим знакомым.

Пришлось каждому все объяснять. Этих людей я знал, когда работал в "Трибьюн", но у всех была короткая память. Большинство думало, что я умер или ушел с работы, или желало бы этого: ведь они читали газеты. Многие неискренне говорили, как они мне завидуют. Ни о каком "Противовесе" они не слышали, только один сообщил мне, что есть какая-то неоиндуистская секта,, которая действует неподалеку от Де-Мойна в штате Айова. Но в одиннадцать двадцать, когда я допивал третью чашку кофе, мне наконец повезло.

Я позвонил Джерому Фейербаху, невыносимому лицемеру сорока лет, который носил шелковые костюмы и ушел с телевидения, чтобы днем издавать популярную энциклопедию, а ночью сочинять бредовую теорию заговора.

— Билл суперзвезда, — сказал он.

— Диверсант, — в тон ему ответил я.

Он засмеялся. Мы обменялись обычными шутками об отставке и о плавании. Потом я подкинул ему "Противовес".

— "Противовес"? — переспросил он. — А зачем они тебе понадобились?

— Скажу тебе, когда все о них узнаю.

— Да, лучше скажи.

— А ты ответь, что это за типы.

— Это фирма, которая занимается охраной, — сказал он. — И сугубо частным расследованием.

— Это я знаю.

— Ну да, конечно. — В его голосе послышалось раздражение: это значило, что он кончил свои обычные шуточки и нырнул в битком набитый ящик своей памяти. — Но это не обычное бюро. До них очень трудно добраться, и они не любят отвечать на вопросы.

Это была просто преамбула — чтобы я прочувствовал, какие нечеловеческие подвиги он совершил, чтобы все это вынюхать.

Я молчал, что от меня и требовалось.

— Ты ведь помнишь середину семидесятых, — сказал он. — Куча старых хрычей рассуждала, что западную цивилизацию надо отправить в переплавку, они вооружали арендаторов и фактически основывали частные армии. Большинство из них вернулось к охоте на лис, но некоторое зацепились. Одного из них звали Варли Фицджеральд. Он был в десантных войсках и на дух не переваривал социалистов. И он основал так называемый "Фонд Шеврон" для охраны свободы личности. Сначала это была крошечная армия, где несколько бывших крутых парней из САС командовали кучкой психов-добровольцев. Потом они все ушли работать на Олли Норта, а он устроил нечто вроде мозгового центра, который рассылал политические брошюры и готовил речи для крайних правых членов парламента. И для сенаторов США, кажется, тоже. Потом тори вернулись, и люди, платившие Фицджеральду, решили, что больше в нем не нуждаются. Но парень умел приспосабливаться и решил найти всем этим мускулам и агрессивности достойное применение. Он основал "Противовес".