Кровавый источник - [56]

— Да, чуть не забыл! — ворвался в его розовые мечты Истомин. — Есть еще любопытная информация. За несколько дней до гибели Андрея в деканате заочного отделения кто-то интересовался его адресом.

— Что значит — кто-то?

— То-то и оно! Тут возникают разногласия. Одна милая тетенька утверждает, что это была девушка с дневного отделения, но, кто именно, она не помнит. Другая же не менее милая тетенька голову дает на отсечение, что к ней обращалась с такой же просьбой женщина в летах, не имеющая никакого отношения к институту. Такие, брат, дела!

— С чего бы это девушкам так интересоваться нашим поэтом? А следователю они об этом говорили?

— Нет. Со следователем тетеньки вели себя, придерживаясь мудрого изречения Софокла: «Молчание — украшение женщины!»

— Здесь можно предположить только одно — наши дамы подосланы убийцей! — сделал вывод Геннадий. — Тетенька могла бы узнать ту, что учится на дневном. Неужели за месяц не вспомнила?

— Мне тоже это показалось странным, — согласился Женя. — Институт крохотный. Все на виду…

— Может, не захотела осложнять девчонке жизнь? Проболталась тебе, а потом сама пожалела.

Истомин только пожал плечами в ответ. Косино встретило их не особенно приветливо — прохожие никак не желали указать им правильный путь.

Когда они наконец нашли нужный дом, Геннадий остановил Истомина, решившего выскочить наружу.

— Я сам, — тоном, не терпящим возражений, заявил он.

Балуев знал, что предстоящий разговор надо вести в жесткой, наглой манере, которой он научился за годы пребывания в организации. Истомин же его смущал.

— Хорошо, — согласился тот. — Только не забудь — Ярославцев Антон Борисович.

— Не забуду. — Он хлопнул дверкой и вошел в подъезд. Его долго изучали в глазок, потом спросили:

— Вы к кому?

Он ответил.

— А по какому вопросу?

— Я — литагент! — пошутил Балуев, но дверь перед ним тотчас распахнулась.

Взлохмаченный блондин, невысокого роста, с брюшком, в засаленном халате, смотрел на него восхищенными, красными с перепоя глазами.

— А из какого издательства? — поинтересовался ошарашенный Ярославцев.

— «Апокалипсис», — не раздумывая, ответил Гена.

— Здорово! — еще больше проникся к нему сочинитель.

Балуеву были предложены табурет на кухне, четверть стакана водки «Распутин», кусочек хлеба и кусочек сала.

— Чем богаты, тем и рады! — обхаживал его Ярославцев.

Но «литагент» от пиршества отказался:

— Приступим сразу к делу…

— Одну минуточку! — перебил его хваткий литератор и нырнул в комнату, где тотчас же заволновались, радостно зашуршали бумаги.

«Зачем я так напрягаю человека? Тоже мне, Остап Бендер!» Но не успел Геннадий подумать о чем-нибудь еще, как перед ним легли на стол десять аккуратно переплетенных томов, разноцветных, как паруса регаты.

— Вот! — воскликнул запыхавшийся хозяин. — Тут — все! Стихи, поэмы, рассказы, повести, эссе и даже драмы!

— Даже драмы? — изобразил на лице удивление Балуев. — Скажите пожалуйста! Даже драмы! А мне надо-то всего…

— Что? — не дал ему договорить Ярославцев. — Сейчас я пишу роман. Большой, двухтомный… Об одной странной женщине, — начал он делиться творческими планами.

Геннадий был раздавлен собственным же замыслом. Он сидел и покорно слушал навязчивый бред графомана, потому что тот не давал ему слово вставить.

Когда он наконец закончил и спросил:

— Они мне заплатят? — Балуев неожиданно изрек:

— Не будем больше время терять, мой друг. Пора бы уже знать, что литагенты по домам не ходят. Тем более к тем, которые пишут о странных женщинах. Зато по домам ходят другие люди. — При этом он зловеще улыбнулся.

В таком повороте разговора крылась для Гены немалая опасность. Ярославцев был из тех типчиков, которые при подобном раскладе могут спокойно схватить все десять своих томов и трахнуть ими по башке. Но вместо этого графоман как-то неприлично затрясся мелкой дрожью и, опустившись на табурет, всхлипнул.

— На-ка выпей и перестань ныть! — сунул ему Балуев стакан с водкой.

— Не везет мне с литагентами! — утирал слезы Ярославцев. — Не везет, забодай их тюлень!

— Ничего. Еще повезет, — успокоил Геннадий, пожертвовав своей порцией выпивки.

Выпив, Ярославцев наконец спросил:

— А ты по какому делу? Вроде непьющий?

— Я по делу Кулибина, дорогой Антон Борисович.

— Снова здорово! Я ж давал показания милиции! Сколько можно трепать честное Андрюхино имя? Тоже горемыкой жил и пропал ни за что!

— Я не из милиции, — снова зловеще улыбнулся Геннадий.

— А откуда? — простодушно поинтересовался Ярославцев, закусывая сальцем.

— Оттуда, — однозначно ответил Балуев, а сочинитель при этом почему-то взглянул на потолок.

— У тебя был его адрес?

— Андрюхин-то? Только телефон. Он нацарапал его на рукописи. Для издателя.

— Ты давал его кому-нибудь?

— Рукопись пролежала у меня.

— Я тебя про телефон спрашиваю!

— Ну и телефон, разумеется, тоже… — неуверенно промямлил тот.

— А если хорошенько вспомнить? — не отставал Гена.

— Нет, — замотал головой Ярославцев, — я и милиционеру то же самое сказал.

— Я тебе не милиционер, падла! — ухватил его за грудки Балуев и выдохнул прямо в лицо: — Я ведь вижу, что юлишь! Боишься признаться! Не того боишься, мудила, чего тебе надо бояться! — Он отшвырнул от себя сочинителя. Тот запнулся о табурет, проделав новое гимнастическое упражнение — опорный прыжок задом.