Кровавый источник - [57]

Гена, взяв его под мышки, поднял с пола и усадил обратно. Ярославцев хныкал, как малое дитя.

— У меня мало времени, Антон Борисович. Ночью улетаю в Лондон, — зачем-то признался он, но это признание произвело эффект — писатель сразу умолк. — Так что загонять иголки под ногти некогда, — пошутил Балуев. — Придется нам обойтись без иголок.

— Я все расскажу, только бить меня не надо! — взвизгнул тот.

— Не буду.

— Телефон у меня выпросила Машка Конягина. Болтали с ней во дворе института, и вдруг она ни с того ни с сего: куда, мол, запропастился Кулибин? Я еще подивился — откуда она знает Андрюху? «Откуда-откуда, — говорит, — в общаге познакомились». И верно, он во время сессий в общаге жил. К тому же они земляками оказались. «Сейчас же не сессия, — говорю, — что ему делать в Москве?» Андрюха умолял никому не давать телефона! А эта сучка так ехидно: знаю, говорит, что он в Москве. Не на ту напал, мол. Давай телефон, и точка! Знаю, что у тебя есть. Я, дурак, сам ляпнул ей про рукопись. Я — ей: Андрюха, мол, не велел. А она так, с намеком: «Какой ты недогадливый, Ярославцев! Да Андрюха до небес будет прыгать, когда я ему позвоню!» Кто знает, что у них там было в общежитии? Пришлось дать.

— Когда это было?

— За неделю примерно до гибели Андрюхи. — Ярославцев опустил голову на грудь.

— А почему такие угрызения совести? Может, они и в самом деле потрахались и разошлись? Тогда наоборот получается, доброе дело сделал, доставил товарищу перед смертью удовольствие.

Ярославцев тяжело вздохнул и признался:

— Она была у меня перед тем, как пришла повестка из милиции…

— Одна?

— Если бы! Навела целую ораву парней! Они мне угрожали. Если проболтаюсь, что дал ей телефон, тогда мне конец.

— Это еще ничего не значит. Может, просто не хотела иметь с милицией никаких дел. А так на нее бы пало подозрение.

— Может быть, и так, — согласился сочинитель, — да только рожи у ее друзей больно уголовные.

— Сколько их было?

— Четверо.

— Кого-нибудь запомнил?

— Да они все на одну рожу! Мордастые, плечистые…

— А не было среди них маленького, в длинном пальто, с выпуклым лбом, с татуировкой на руке?

— Нет. Такого точно не было. Я же говорю — здоровенные все, забодай их тюлень!

Балуев ушел от него, выведав номер комнаты в общежитии, где живет Маша Конягина, и оставив литератора в полном смятении чувств и вновь наедине с собственной совестью.

— Куда теперь? — не интересуясь подробностями, спросил бородач.

— В общежитие литературного института! — приказал Геннадий.

— В эту Тмутаракань? — усмехнулся Истомин. — Довелось как-то пожить. Жуткое местечко — не приведи Господь!

Уже по дороге Гена, отвлекшись от своих мыслей, спросил:

— Чем же оно жуткое, ваше общежитие?

— Мне здорово повезло — я как-то опоздал на сессию, и мест в общежитии не было. Скитался несколько дней по разным комнатам. Спал, где ночь застанет. В основном это были пьянки до утра с собратьями по перу. Какая уж там учеба!

Во время одной из таких пьянок кто-то посоветовал: «Подмажься к комендантше. Есть свободная комната. Никого в ней не селят». Ну, раз такое дело, купил ей коробку конфет, наговорил, как уж водится, всяких лестных слов. «Есть, — говорит, — комната. Хоть сегодня заселяйся, да только…» Чего «только», она мне так и не сказала.

Комната оказалась здорово запущенная — пыль, мусор, света нет. Часов пять я прибирался, выдраил, как палубу. Вот почему, думаю, комендантша «да только» сказала, напугать побоялась размахом уборки.

В первую ночь решил отдохнуть ото всех. Никуда не пошел и к себе никого не пригласил. Про мою комнату еще никто не проведал, потому что находилась она на два этажа выше тех, где обитали мои сокурснички. Уснуть почему-то долго не мог, хотя должен бы сразу отключиться после пяти-то часов утомительного труда. А как стал отключаться, слышу — в стенном шкафу какая-то жизнь началась, кто-то там скачет, беснуется.

Зажег я светильник, который выдала мне комендантша. Еще раз прислушался — тишина. Шкаф тот забит был гвоздями и во время уборки руки до него не дошли. Выключил свет. Опять стал засыпать — а там прыг да скок. Крысы, — уже сквозь дрему соображаю, — известное дело. Но патологическое недосыпание сыграло свою роль и даже заглушило страх и брезгливость.

Наутро комната мне куда больше понравилась — окно на восход, в окне вместе с солнцем Останкинская башня торчит. Комната сама просторная. Тахта уголком стоит, перед ней низенький полированный столик, в другом углу комод доисторический и моя кровать. За занавеской тамбур с двумя стенными шкафами по бокам. Один забит. Причем забит на совесть — прямо обшит гвоздями. Что-то расхотелось мне его вскрывать. Может, лень было, а может, подумал: «Вот открою, а крысы ко мне в гости придут!» Будто нет у них другого пути ко мне, как только через этот шкаф.

Просидел весь день на лекциях. Вечером пошел в один захудалый театрик. На не захудалый денег тогда не было. Вернулся к себе уже ближе к полуночи. Видеть никого не хотелось. Чаю попил и лег спать. В шкафу на этот раз кое-что поинтересней приключилось. Никто уже не прыгал, только раздавался жалобный писк, словно о помощи кто просил. Запустил я ботинком в шкаф — бесполезно, писк не унимается. Крыса — вроде мерзкая тварь, а за душу берет. Так и уснул я под ее жалобную песню.