Кровать с золотой ножкой - [93]

Избалованному Индрикису жизнь в сарае основательно портила настроение. В метаниях между страхом и легкомыслием, предосторожностью и безволием он понемногу, шаг за шагом тянулся к удобствам, теплу и уюту Особняка — сначала появлялся там, чтобы привести себя в порядок, позднее оборудовал тайник на чердаке, где в свое время хранился гроб Ноаса. Но и там Индрикис продержался недолго. Куда приятней было жить в своей комнате и спать в своей постели. Леонтина, постоянно дрожавшая от страха за безопасность сына, его необузданное раздражение объясняла бездельем и праздностью, а потому старалась придумать ему всякие занятия.

Совершенно измотанный прятками, страхами, одиночеством, Индрикис как-то прочитал в газете, что в рижском кинотеатре «Сплендид палац» демонстрируется сенсация века — цветной фильм «Мюнхаузен». Перечитав заметку семнадцать раз, Индрикис оглядел в зеркало свою довольно кислую физиономию и произнес такие слова: «Котелок не варит. Спасения не вижу. Так вот мое решение: пусть эти кабаны хоть шкуру с меня спустят, а цветной фильм перед смертью я посмотрю».

Поездку в Ригу помог устроить его друг и наперсник Тенис Ремеш, прилежный работник бригады строителей десантных барж для Ла-Манша, в прошлом один из основателей знаменитой в Зунте футбольной команды «Рапид», у которого по крайней мере раз в месяц щиколотка соскакивала с петель, так что о его призыве в армию не возникло и речи. Время от времени Тенис на довоенной полуторке фирмы «Вольво» отправлялся из Зунте на склад материалов в Торнякалнс под Ригой; драндулет его приводился в действие дровяным генератором — позади кабины был пристроен цилиндрической формы печной котел, в который то и дело приходилось подсыпать мелко нарезанные осиновые чурки. Чуть свет — старый месяц еще не успел с неба сойти — они отправились в путь, а к полуночи в чернильной тьме вернулись обратно в Зунте. Но вернувшийся Индрикис уже не был прежним Индрикисом. Леонтина это сразу заметила и подумала, что сын, должно быть, в Риге перепил некрепкого и мерзкого на вкус немецкого шнапса. Индрикис в чердачной полутьме шел ей навстречу с распростертыми объятиями, покачиваясь и бормоча одно и то же:

— Спасен! Нашелся выход! Я и раньше знал: бог покинул наши церкви, его устами нынче глаголет кино!..

Чем дальше, тем безумней становилась его речь, хотя вином от него не пахло. Он пожелал узнать, какие ткани припрятаны в тайниках у Леонтины, и очень обрадовался, что сохранились два рулона прорезиненной плащевой материи. Всю ночь, не смыкая глаз, он что-то рисовал и высчитывал, вырезал из бумаги какие-то полоски, склеивал их, затем комкал. Проснувшись поутру, Леонтина увидела невообразимую картину: Индрикис, растянувшись на полу и похрапывая, спал сном праведника, а рядом с ним лежал из газетных листов склеенный шаблон, похожий на огромную дольку апельсина. На шаблоне мелом было начертано: «12 кус.».

В последующие дни чердак Особняка превратился в мастерскую, Индрикис раскатывал и вымерял рулоны, чертил, кроил, кромсал. Там же наверху строчила швейная ручная машина «Зингер», которую Ноас купил когда-то в Гамбурге по одному из бесчисленных списков мадемуазель Клодии.

Навигация в том году началась рано. Резвый северо-восточный ветер еще в начале марта очистил ото льда Рижский залив и пролив Ирбе. К тому времени в Зунте достроили первую баржу, предназначенную для штурма Ла-Манша. О дальнейшей судьбе баржи строителям ломать голову не приходилось, однако до Лиепаи это корыто в пятьсот регистровых тонн предстояло доставить собственными силами. Буксировку поручили «Морскому медведю», пароходику, некогда тягавшему плоты, а в военные годы праздно стоявшему на приколе. Охрана баржи при перегоне возлагалась на четырех стариков немцев из организации Тодта. Рулевым на баржу поставили Тениса Ремеша с его старшим братом Сприцисом Ремешом, тот в свое время на флоте служил, потому и считался в морском деле человеком бывалым. В ночь перед отплытием, когда Тенис Ремеш, получив от Леонтины изрядное количество шнапса, устроил прощальный вечер, на баржу пробрался Индрикис со своим багажом.

Ранним утром проводить команду явился томимый похмельем, хромой и хмурый ортскомендант Шиллер. Руководимая им церемония торжественностью не отличалась.

— Давай, отчаливай, черт вас побери, дармоеды несчастные! Heil Hitler! — буркнул он по-немецки, вскидывая руку в фашистском приветствии так тяжело, будто в то же время сдвигал в море баржу.

В отдаленье, прижавшись к телеграфному столбу, стояла Леонтина. От заплаканных глаз отняв белый платочек, она долго махала, а с баржи ей отвечал Тенис Ремеш. Старики из команды Тодта сразу же залезли в кубрик, чтобы продолжить попойку. На Леонтину и Зунте, таявшие в утренней дымке, Индрикис смотрел сквозь щель приподнятой крышки трюма. И у него настроение было мрачное, однако посреди потока его элегических раздумий мощной мостовой опорой, разделяющей реку, громоздился вопрос из вопросов, в сравнении с коим и гамлетовское «быть или не быть» могло показаться чистой риторикой. А именно: будет или не будет попутный ветер?