Кровать с золотой ножкой - [120]

Имант вернулся в Ригу в том неукротимом творческом порыве и томлении, когда не терпится скорее взяться за работу. Оставался один выход: побороть трудности замысла упорством прилагаемых усилий, исподволь вжиться в создаваемый образ. Теперь он знал, каким должен быть этот образ.

До конца года Имант Вэягал закончил скульптуру в глине и отлил ее в гипсе. Гипсовую модель отвез в литейный цех, где ее должны были отлить в бронзе. Но это уже было учреждение, считавшееся с нетерпением авторов не более, чем лошадь считается с аппетитом воробьев. Литейный цех всецело жил такими понятиями, как план, очередность заказов, проблемы транспортировки, наличие и отсутствие материалов. Прошел первый квартал, прошел второй. Ожидая, когда скульптура высвободится из тисков формы, всяких предварительных скорлупок и коконов, Имант нервничал как никогда. Безо всякой надобности ездил в литейный цех — вроде бы о стержнях договориться, еще раз о сплавах условиться, на самом деле лишь затем, чтобы потолкаться поблизости. Дело было сделано, оставалось отвоевавшему пространство образу превозмочь силу гравитации материала.

Памятник открывали поздней осенью в парке новой средней школы Зунте. Лил дождь, день выдался на редкость неуютным. Насквозь промокшее полотнище в нужный момент не пожелало сползти с памятника. Когда же полотнище сдернули силой, кружившийся в воздухе красный лист, сначала коснувшись древка флага, затем зонтика Леонтины, наконец припечатался к бронзовому лбу Эдуарда Вэягала. Имант, особенно не раздумывая, заботясь об одном — освободить скульптуру от всего лишнего, снял прилипший лист. Немного погодя, однако, ко лбу приклеился второй лист, краснее прежнего. Только тут Имант обратил внимание, что памятник стоит под промокшим в затяжном дожде кленом, сыплющим красной листвой.

Виестур Вэягал на открытие привез из Крепости всех домочадцев — старого, изрядно сдавшего Паулиса, все еще резвую Нанию, свою жену Валию и, само собой разумеется, маленькую Солвиту. Три старших девочки на открытии присутствовали вместе с другими школьниками.

— Папа, а кто такой Эдуард Вэягал? — Позднее, когда уже были сказаны речи, отзвенели песни и трубы, Солвита, как обычно, захотела обо всем узнать.

— Его уже нет. Он был

— А кем он был?

— Выдающимся человеком.

— Еще более выдающимся, чем дедушка Паулис?

— На это так сразу не ответишь.

— А дедушке тоже поставят памятник?

— Памятники редко кому ставят.

— А за что?

— Тем, кто сражался и пал смертью храбрых.

— И Эдуард сражался?

— Да.

— И пал смертью храбрых?

— В известной мере.

— Почему «в известной мере»?

— О том тебе расскажут в школе.

— А кто более выдающийся — кто пал смертью храбрых или работал?

— Солвита, не болтай ерунды!

— Хорошо, не буду… Пап, а он под этим памятником похоронен?

— Нет, никто не знает, где его могила.

— Почему же тогда памятник поставили здесь?

— Потому что здесь его родина.

— А что он выдающийся, точно известно?

— Да, известно.

— Все-таки насколько выдающийся?

— Ну, настолько… Чтобы помнить о нем!

— И у всех выдающихся есть памятники?

— Да.

— А где? Там, где они похоронены?

— Солвита, опять ты…

— Нет, просто хочу знать, есть ли у них памятники?

— Есть. Пожалуй, есть.

— Там, где они похоронены?

— На родине.

Последующее лето надолго отложилось в памяти зунтян как лето суровое, или лето ярого громового раската, после которого Паулис Вэягал прямо с крыши Крепости ушел к праотцам. С тех пор как красавца цыгана по кличке Кобелек смерть застигла на телеге в объятьях с хозяйкой хутора «Робежниеки», зунтяне не могли пожаловаться на однообразие ухода в мир иной своих земляков. Однако умереть на крыше дома, как это случилось с Паулисом, никому еще не доводилось. Событие было чрезвычайным; из ряда вон выходящим, и зунтяне объясняли это необычным расположением планет и обилием пятен на Солнце. В самом деле о таком случае, чтобы молния одновременно шибанула в пять деревьев, прежде слышать не приходилось.

Да и вообще в последнее время с миром творилось что-то неладное. В Африке у негров снег валил, у эскимосов на Аляске под Новый год произошло такое потепление, что реки вздулись, начался ледоход. К Земле приближалось сразу несколько комет; одна из них летела прямо на планету и лишь в последний момент чуть отклонилась в сторону. Будто в подтверждение стародавних поверий, что кометы не к добру, и международные горизонты, под стать летнему небу над Зунте, были наэлектризованы.

Уж кто-кто, а Паулис это доподлинно знал. После того как ноги ослабели, приходилось больше по дому обретаться, появилась возможность почаще посидеть у телевизора. Сказать по правде, мужская половина зунтян делилась на две большие подгруппы — хоккеистов и министров иностранных дел. Нания так и говорила: «Моего Паулиса сейчас не тронь, он на переговорах с Вулфсоном». Или: «Мой-то Паулис опять в Белом доме заседает». Не все международные новости зунтяне черпали из телеящика. И свои люди по белому свету ездили, кое-что сами видели. Новые законы о квотах лова несколько притормозили промысел, тем не менее рыболовецким судам зунтян случалось заходить во многие порты. А потом еще и турпоездки. Совсем недавно колхозное руководство всех подряд выспрашивало, не желает ли кто в Бангладеш прокатиться и нет ли кандидата для поездки на Мадагаскар?