Кровать с золотой ножкой - [121]

Годы не внесли беспорядка в голову Паулиса, но в одном он повторял своего отца Августа: Паулис тоже любил вспомнить давние события и вслух потолковать с друзьями своей юности. Особенно часто тем летом общался он с Янкой Стуритисом, который как ушел в стрелки, так будто в воду канул. Кое-кто утверждал, что после первой мировой войны его видели в России, но в Зунте он не вернулся и писем не присылал.

Тем утром Виестур сказал за завтраком Нании, что вместо ушедшего на пенсию Скроманиса пришел к ним новый агроном по фамилии Стуритис. Паулис пожелал узнать имя нового агронома, Виестур ответил, что в точности не знает, но думает, что Янис. Стало быть, Янис Стуритис и есть, объявил Паулис, сделавшись совсем странным. Лицом не худощав ли, с таким заостренным носом? Виестур, ухмыльнур шись, ответил, что нос у нового агронома пока еще острый, однако жизнь довольно скоро притупляет любые носы.

Виестур этот разговор, разумеется, тут же выбросил из головы, сел в свой газик, выжал педали, заодно Валию подкинул на прополку моркови, а Солвиту в детский сад. И был немного удивлен, когда часом позже встретил в конторе Паулиса. Такой принаряженный — в коротковатых джинсах отечественного производства, в белой сувенирной кепочке из Эстонии. Паулис отшучивался, у него, дескать, свидание с пригожими конторскими девчонками, но сразу было видно, что-то он в душе затаил. Позже, уже по второму разу повстречавшись с сыном, объявил без обиняков: хочет видеть Янку Стуритиса.

.

Новый агроном — легок на помине! — в самом деле появился. Да еще с женой. Позднее Виестур всегда вспоминал эту встречу с волнением. Поначалу Паулис попросту оторопел. Очевидно, сходство было разительным. Однако он тотчас смекнул, что этот человек никак не может быть его приятелем Янкой, годы-то на месте не стояли. Вскоре все прояснилось. Янка Стуритис оказался дедом нового агронома. Янис Стуритис, прослышав, что Паулис был закадычным другом деда, тоже почуднел.

— Невероятно, — сказал он. — Просто невероятно. Почему? Да потому что я родился в Шампулове, это, знаете ли, тысяч пять километров отсюда. Моя жена Ольга тоже сибирячка.

— Ну и ну, — качал головой Паулис, — и впрямь невероятно. А выросли вы где?

— До семи лет в Сибири. Затем на Украину переехали.

— А учились?

— Тоже на Украине. Ольга по торговой технологии. В Нальчике.

— Ну и ну, — твердил Паулис, — тогда вам будет тут нелегко. Землица-то у нас привередливей любой скотины. Коровы и те еще издали видят, кто к ним приближается с подойником, чужаку вместо полного ведра хорошо если выдадут половину. И земля своего человека требует.

Янис Стуритис, выслушав слова Паулиса, со странной улыбкой взглянул на жену и сказал:

— Мы тут свои. — И перевел разговор на погоду — Жара-то какая, духотища — не продохнуть.

— Да, к вечеру ждите грозы, это точно, — объявил Паулис. — Не то у меня на лбу, как на яйце с птицефермы, можете штемпель поставить «брехун со Знаком качества».

На обратном пути Паулис повстречал Молодого Клепериса, которому недавно стукнуло восемьдесят, и между ними состоялся такой диалог:

Молодой Клеперис. Знаешь, Паулис, меня Леонтина сегодня выспрашивала: чувствуете ли вы себя старым? А я ей говорю: сказать, что чувствую себя старым, было бы не шибко приятно. Сказать, что чувствую себя молодым, было бы смешно.

Паулис. Друг мой сердечный, чего уж мелочиться, это раньше годы в розницу шли, а теперь идут чохом.

Молодой Клеперис. Я так тебе скажу: старым себя не чувствую. А вот сил временами бывает то больше, то меньше.

Паулис. Нет ничего обманчивей движения. Подвижный подчас оказывается неподвижным, а неподвижный — подвижным. Невозможно из движения выхватить кусочек и сказать: смотрите, вот начало, а тут конец.

Молодой Клеперис. Диву даюсь, до чего жизнь пошла пестрая. День сносно себя чувствуешь, другой совсем никуда.

Паулис. Удел молодых в этом мире миловаться, удел стариков ворчать. Нет, все было бы слишком просто, если б человек начинался с рождения и смертью кончался.

Молодой Клеперис. Я не против старости, лишь бы не было болезней. Болезнь у жизни вкус отымает.

Паулис. Взять того же Янку Стуритиса. Кто скажет, что его нет? Он снова есть. Или рожь возьми: год она хилая, едва уродится, на другой глядишь, морем разливается. И не век, не два, со счету собьешься, считая. Силу и слабость надо вместе сложить. Да пошире, с размахом. А вместе сложил, совсем иная картина получилась. Что было худо, на поверку вышло хорошо. И наоборот.

Молодой Клеперис. Как же не быть хорошему. Однако и худого хватает. У меня единственный внучок. Имя у него импортное, штаны импортные, песни импортные, пляски тоже импортные, много ли от зунтянского парнишки останется?

Паулис. О том потолкуем при встрече лет этак через тыщу.

Молодой Клеперис. Паулис, Паулис, ни словечку твоему невозможно верить!

Паулис. Дело хозяйское, не хочешь — не верь. Но пуще всего небылицы слушай, в них много правды. Это я тебе говорю!

И пока они таким манером по душам говорили под палящим солнцем среди млевших от зноя полей, далеко-далеко в море, поверх дымки горизонта всплыло облачко и стало быстро подниматься, — так поднимается взбитая белая пена, когда из подойника в бидон переливают молоко. И тотчас прокатились отдаленные громовые раскаты, как будто на небесном чердаке сыпанули из мешка яблоки.