Кровь за кровь - [33]

А сколько крови для этого понадобится?

– Ты когда-нибудь убивал? – спросила Яэль.

– Я даже не знаю… может быть, подстрелил коммуниста пару недель назад, – Победоносный замолчал на мгновение, закручивая цепочку жетона до конца. Надпись, напоминающая о победах и службе его отца, закружилась, когда Лука разжал пальцы. – Впрочем, несколько истинных дьяволов я знаю. И ты на них не похожа.

Он сказал это так, будто знал её. Яэль хотелось верить. Хотелось верить ему. Но в комнате было полно крови, гораздо больше пары капель: на майке Луки, на парашюте Феликса, на лице Яэль. Арийской и еврейской. Вся она была красной. Вся пролилась по её вине.

Яэль бегло посмотрела туда, где в стонах метался по парашюту Феликс. Она перехватила бутылку водки: «Нужно оставить её для ран Феликса».

– Может, хочешь и свои обработать? – Лука помрачнел, кивком указывая на её лицо. – Баш неплохо тебя приложил.

Это была правда. Яэль могла заглушить боль адреналином, пока пыталась выжить, но сейчас запал начал таять. Боль осела глубоко, переплелась с каждым словом и движением.

– Я ожидала худшего, – заметила она (и это тоже была правда). – Так и было бы. Если бы ты не отвлёк Баша.

– Что могу сказать? – Лука пожал плечами. – Я чертовски хотел эту сигарету.

Взгляд Яэль метнулся к сумеречно-фиолетовому следу синяка на скуле парня, переместился к блестящему ожогу на ключице: знаки верности, гораздо значимей, чем повязки со свастикой.

– Ты мог бы сказать штандартенфюреру, что не имеешь со мной ничего общего. Мог бы позволить ему и дальше меня избивать. Но ты не стал.

– Тебе стоило бросить меня в доках. Но ты не стала, – отозвался Победоносный. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. Рана к ране. Синий к голубому. – Я хочу, чтобы между нами всё было честно.

Честно. Но между ними, в разрыве между телами, кружилось столько всего – жар печи, пылинки, поднятые лихорадочными метаниями Феликса, боль и победы, недоверие и поцелуи. Воспоминания, так много воспоминаний. Яэль + Лука смешивалось с прошлым Лука + Адель. Между ними повисла паутина чувств, такая клейкая, хрупкая, запутанная и прекрасная, как паучья сеть, посеребрённая утренней росой.

Столько всего, относящегося к таким разным людям… это было невозможно отследить. Что видел Лука, когда смотрел на неё, девушку в отблесках огня? К кому он тянулся, когда подавался вперёд в янтарном свете, касаясь пальцами контура её избитого лица?

По телу Яэль пробежали мурашки, и они не имели отношения к боли или одиночеству.

– Я не Адель, – сказала она тихо, но твёрдо. – Ты же знаешь это, да?

Вот так просто между ними оборвалось несколько нитей. Лука разорвал прикосновение – прочь, вниз, к бутылке водки.

– Это тоже хорошо, – сказал он, смачивая алкоголем уголок одеяла. – Иначе мы бы давно уже стали закуской для волков. Адель хорошая гонщица, но я сомневаюсь, что её навыки выживания в дикой природе сгодились бы для данной ситуации. Вот поэтому, – он держал смоченную ткань, пока не дождался согласного кивка Яэль, и только потом прижал к её лицу дезинфицирующее средство, – нам не нужно, чтобы раны загнили, и ты тоже свалилась в бреду. Только ты можешь помочь нам с Феликсом пережить это.

Алкоголь въедался в порезы и ушибы. Лечение через боль. Яэль сжала зубы и кинула беглый взгляд на Феликса. Всё ещё дышит. Нужно дышать.

– Но лес мы ещё не пережили.

Краем глаза она заметила, как лицо Луки Лёве разрезала улыбка: «А я-то думал, что единственный тут придумываю дурацкие шутки».

Несмотря на боль, на горящие огнём щёки, Яэль тоже улыбнулась.

* * *

Кошмар вернулся, давя на Яэль – кровавый, тягучий, удушающий. На этот раз он был хуже. Яэль знала, что спит, но смерть это не останавливало. Рядом стоял Феликс – с мрачным видом и кровью, капающей с руки, он смотрел, как она стреляла во всех, кого ненавидела, во всех, кого любила.

Адольф Гитлер (БАХ), мама (БАХ), Аарон-Клаус (БАХ), Цуда Кацуо (БАХ), бабушка (БАХ), Мириам (БАХ), снова Адольф Гитлер (БАХ).

Толпа народа, как и в прошлый раз, была здесь, но на этот раз молчала. Единственным звуком, прерывающим бесконечные выстрелы П-38, было навязчивое шипение Феликса: «дьявол-дьявол-дьявол-монстр-монстр».

Яэль проснулась с колотящимся сердцем, диким зверем бьющимся о рёбра. Огонь в печи еще горел, освещая комнату тусклым светом. Лука лежал, укутавшись в одеяла, с головой уйдя в собственные сны. Феликс лежал на парашюте, его грудная клетка вздымалась и опускалась, медленно, но ровно.

Слушая их дыхание, Яэль закатала левый рукав и посмотрела на пятерых волков. Насыщенно-чёрные, убегающие от затухающего света печи. Бабушка, мама, Мириам, Аарон-Клаус. Её постоянная, её плата. Вся боль, которую Влад заставил её поймать и удержать. Всю жизнь Яэль притягивала призраков ближе и позволяла им быть её частью. Частью, которая никогда не меняется.

По крайней мере, так она думала раньше.

Её призраки – и живые, и мёртвые – становились мстительней. И с каждым их шёпотом в кошмаре (Ты оставила меня умирать! Монстр! Разве не этого ты хотела? Разве не этого? Не этого?) Яэль чувствовала, как что-то внутри меняется. Не только внешность, но и душа.