Кровь, слава и любовь - [13]

Куртуазное оружие – деревянные копья и безобидные мечи – уступает сегодня место настоящему боевому: топорам, цепам, копьям со стальными наконечниками. Призрак смерти кружится над двумя закованными в металл фигурами. Многие в толпе перебирают четки, молятся, и особенно истово – темноволосая девушка, чье лицо почти целиком скрыто капюшоном плаща из беличьего меха. Девушка затерялась среди толпы. Один только герцог сидит на возвышении. Все остальные внизу.

По его знаку звучат трубы, и слышится возглас герольда:

– Начинайте, благородные сеньоры, и да рассудит вас бог!

Привычный конский галоп отмечает начало атаки. Лошади, облаченные в железо, мчатся навстречу друг другу. Первая сшибка настолько сильна, что стальные копья ломаются, как соломинки. Битва продолжается – сейчас в ход пойдут топоры. Лошади храпят, вскидывая головы, Дюгеклен и Кентербери сражаются, не щадя сил. От боевых топоров летят искры. Дюгеклен резко наклоняется в седле. Он пытается обхватить англичанина руками, чтобы сбросить того с лошади, но противник не уступает ему в мощи, а ростом намного выше. Удается лишь вырвать у Кентербери меч. Тут же спрыгнув на землю, Дюгеклен отбрасывает оружие противника за пределы поля и, к изумлению зрителей, мирно усаживается посреди арены. Он кладет рядом собственный меч и не торопясь, словно он уже в своей палатке, принимается снимать наколенники, которые могут помешать в пешем поединке, который он, видимо, собирается вести. Но Томас Кентерберийский не собирается следовать его примеру. Он остается в седле. Он поднимает лошадь на дыбы и направляет ее в сторону этого спокойно сидящего и на вид совсем беззащитного человека. Бертран Дюгеклен, никак на это не реагируя, продолжает разоблачаться. Но когда брюхо животного оказывается прямо над его головой, он быстро выдергивает из ножен кинжал и наносит резкий удар. Лошадь валится на землю со вспоротым животом, англичанин падает в лужу крови.

И едва он касается земли, Бертран уже оказывается на нем, захватывая и поворачивая к себе голову. Он скорее срывает, чем снимает с противника шлем и бьет кулаком в железной перчатке в открытое лицо, превращая его в кровавое месиво. Англичанин не в силах даже пошевелиться. Тогда Джон Ланкастер встает и произносит:

– Вы с честью выиграли поединок, мессир Бертран, но прошу вас оставить жизнь этому человеку. Пусть его судит Господь!..

– Я поклялся Богом живым, что противник ляжет бездыханным на этом песке, если не сдастся. Но я дарю его вам, милорд, и от всего сердца.

– Благодарю вас… Вы отважно дрались и одержали несомненную победу. Вооружение побежденного теперь принадлежит вам, как и тысяча турских ливров, которыми я возмещаю вред, причиненный вашему брату. Что же до этого человека, то он будет изгнан из моего войска, потому что я не желаю терпеть предателя среди моих людей.

Сказав это, английский герцог удаляется. Тифен, зажатая в толпе, сбрасывает капюшон, едва переводя дыхание. Несмотря на холодный режущий ветер, у нее на лбу выступили капельки пота.

В тот же вечер, во время пира, с согласия городских властей устроенного Ланкастером в честь победы французского рыцаря, Тифен наконец-то оказалась лицом к лицу со своим героем, которого ей представил Рошфор. Минутку они постояли молча, рассматривая друг друга. Он – такой смуглый, такой уродливый, такой низкорослый и коренастый, и она – такая высокая и стройная. Казалось, что она светится под облаком отливающей синевой вуали, спадающей с ее островерхого геннина. Ослепленный Бертран словно язык проглотил. Ни одно сколько-нибудь уместное слово не приходило ему на ум, и Рошфор поторопился прийти ему на помощь.

– Знаешь, а ведь это мадемуазель Тифен прочитала по звездам, что ты победишь!

Он покачал головой и произнес внезапно охрипшим голосом:

– Да, знаю… Но я не поверил этому. Простите меня, сударыня, я никогда особенно не доверял ни магам, ни звездам.

– И ошибались, мессир Бертран, – улыбнулась Тифен. – Потому что ваша собственная звезда светит очень ярко и обещает множество великих дел.

– Все возможно, сударыня, с божьей помощью! Вы такая ученая, образованная, а я-то с трудом могу нацарапать свое имя… Наверное, я кажусь вам совершенным мужланом.

– Вы орудуете мечом, как архангел Михаил, и вы безупречно следуете честным путем. Нет ничего прекраснее этого!

Она улыбалась от всей души, глаза ее сверкали, как бриллианты, щеки разрумянились. И она говорила так искренне, что Бертран тоже покраснел: от радости.

– Вас прозвали Тифеной-Феей, – взволнованно прошептал он, – и я начинаю верить, что это неспроста. Как вы, прекраснейшая из всех, можете находить удовольствие в том, чтобы разговаривать со мной? Сегодняшняя победа не сотворила чуда: я не стал менее уродливым!

Тифен легонько покачала своей темноволосой головкой.

– Сердцем, мессир, вы красивее всех здесь присутствующих, а я… мне открыты человеческие сердца. Вы же знаете, – добавила она с ласковой насмешкой, – что у фей бывают странные способности…

– Я знаю, никогда ни одна женщина не сможет полюбить меня из-за моего уродства! Даже моя мать, и та меня из-за него ненавидела…