Кроме политики - [18]
Помимо всякой политики герой моих записок внедрял культуру. Подчинённых распишу ниже, а пока разрешите отступление. С темой текущей истории это связано косвенно, но в глебатинском кабинете побывал не кто-нибудь, а Пуришкевич. Больно рано он прикатил в Питер с целью политической карьеры. Каждый раз, когда его вижу, сразу вспоминается сцена в Госдуме из фильма «Агония». И при каждом визите консервативного политика Боря запирает дверь апартаментов, не давая мне шанса быть очевидцем. Если честно, я встречал Пуришкевича только раз, на второй день службы. А продлилась она недолго.
На рабочем столе Премьера промелькнула книга с именем Победоносцева на обложке. Судя по обмолвке, он изучал статью о сущности западной демократии. Для беседы с Пуришкевичем самое то.
Забегаю вперёд. В саквояже лежал паспорт с пустыми строками, но вначале он пока мне не требовался. В самый первый день (пятница, 30.08(12.09)1902 г., у нас 11 февраля нынешнего, двадцать первого) предстояло воссоединение с другом и думским коллегой, который за долгие годы (с августа 2014) вполне мог меня забыть. В крайнем случае встреча прошла бы по типу того же «Толстого и тонкого».
Дворецкий Прохор Мартынов служил в Париже при подлинном Глебатине (не все сорок лет), но героя записок не разоблачил. Свою должность совмещал с работой шеф-поваром. Понятно, что жили они оба не в том Париже, где крыса готовит рататуй.
Так или иначе, дворецкий поджидал у дверей личного помещения Важной Шишки (под девизом «Способен не на всё, но на многое»). При моём появлении он доложил, что чиновник особых поручений опять таращит глаза. К чему бы это? («Я не шкаф и не музей хранить секреты от князей». Отмечу, что Глебатин скоро станет ни много ни мало светлейшим князем.) Уходя прочь, Прохор состроил удивлённую физиономию. Как будто удивлялся самому наличию В. Н. Андреевского в подчинении у господина. Раз жил в Париже, значит, сам всё видел. Во всяком случае, по официальной версии.
Полуминутой раньше дворецкий сообщал, что действительный тайный советник слушают некую музыку. Здесь будет не лишним рассказать вам, как в дни нашей дружбы Ломанов вспоминал молодость. В конце лихих девяностых он только-только окончил школу. Своему былому хобби будущий депутат посвятил песню.
Когда пространство перед дверями опустело, я вошёл в апартаменты (с английским замком), на всякий случай прикрытые занавеской до самого пола. За границей между общим и приватным кое-что находилось, без вопросов. Знакомый хриплый голос пел не менее знакомые строки:
За занавеской я увидел комнатёнку хрущёвского метража. Обстановка у ней слегка спартанская. Посреди скромных апартаментов сиротливо возвышался дубовый стол с открытым ноутбуком, откуда лилась известная песня. Стоящий в углу граммофон нисколько не стеснялся соседской анахроничности. Рядом с компом некое блюдо пряталось под обширной салфеткой. В полуметре от стола размахивал большими гантелями мужчина солидного телосложения. Если добавить точности, солидным было разве что полное лицо с великолепными усами. Между полными кистями рук и широкими ногами располагалось вполне себе среднее туловище. На нём не хватало утолщающего костюма, который во время гимнастики свисал со спинки стула. Ломанов отложил гантели и ловко натянул недостающую одежду.
— Нравится, что я только что слушал? «Главный академик Йоффе/ доказал: коньяк и кофе/ вам заменят спорт и профи/ лактика». Я кофе обычно не пью, кофе пило настоящее Его высокопревосходительство. Одна из нормальных песен у Высоцкого. Большая часть его творчества — оголтелая антисоветчина.
— Я бы не сказал. А почему ты назвал реципиента в среднем роде?
— Не люблю я его, каналью растолстевшего. Сам видишь, что из меня сотворили костюмеры и пластические хирурги. Лицо жиром накачали, усищи отрастил, седину ударом тока сделали, остальное накладное, даже ладони. Хотя бы цвет глаз свой. В моём кабинете, как видишь, нет зеркала, не хочу любоваться. До красавца усача с упаковки «Принглс» я, честно признаться, не дотягиваю. Могло быть гораздо хуже, если бы меня поместили в тело самого Дурново. У него бородища огромная и раздвоенная. Было бы как у актёра из «Золотого телёнка»: носить стыдно, а сбрить жалко. Для полноты картины вообразите Глебатина с косоглазием. Что бы со мной сделали при таком раскладе?
