Кризис - [3]

И вот, представьте, ударило в голову идиоту, проснулся утром и решил: Все! Больше не могу! Убейте меня, хочу быть богатым, свободным и, желательно, счастливым!

Воспитывали меня, воспитывали, а все зря. Песенки про солнышко в детском саду пел. И ведь октябренком был, пионером. Господи, спаси и помилуй, даже комсомольцем… В детстве все про общество чистых тарелок Ульянова-Ленина имени Бонч-Бруевича рассказывал. Володя и, кажется, Наденька Крупская, хотя черт ее разберет, каким образом она туда попала, во младенчестве любили доедать манную кашу со дна расписных тарелок. У лидера Великой и Октябрьской в детстве была такая слабость: на дне тарелки обязательно должно было скрываться послание к будущим поколениям. Ангелочки с пухлыми ножками, танцовщицы-балерины из провинциального театра, коммунистический манифест. Призрак бродит по Европе… Забрел, мерзавец, нет бы ему где-нибудь в Цюрихе или на бульваре Капуцинов осадком осесть. Ан нет, на неизведанное потянуло, будь ты неладен!

Решил, понимаешь, разбогатеть. Ударило в голову, дурню. Хотя, если задуматься, почему бы и нет? Мало ли, кому, чего и куда ударяет. Моя проблема заключалась в том, что решение я принял абстрактное, если бы я вначале придумал, как заработать… Ну, скажем, пол-миллиона долларов, необходимых для покупки жалкого фанерного сарайчика с пятью сотками земли. Словом, виноват во всем оказался квартирный вопрос.

Ну что же мне было делать, если в этой Америке все так устроено? Что если хочешь спать по ночам, желательно и необходимо иметь кучу денег.

Жуткое место, но одно у него было преимущество: на краю света, в который занесла меня судьба, собралось наших немыслимое количество. Свято место пусто не бывает. Я встречал бывших знакомых в самых неожиданных местах: в супермаркетах, в кино, просто на улицах, и даже в парикмахерской. Я уже привык к тому, что толкая перед собой тележку, нагруженную бутылками с водой, упакованными в пластиковую оболочку окороками, победно возвышающимися над коляской рулонами туалетной бумаги, обязательно увижу знакомое лицо, судорожно вспоминая, когда и при каких обстоятельствах мы встречались, учились, любили и выпивали…

Как будто и не было моей молодости, моего города: все и вся переместились сюда, в эту выжженную долину. Как-то раз, произведя нехитрый математический расчет, я выяснил, что возвращаться в Москву мне почти что незачем: восемь из десяти моих друзей теперь жили по соседству. Еще полтора человека были раскиданы по просторам вселенной, целая часть этой математической единицы прочно осела в Европе, в основном почему-то в Англии и в Голландии, а невзрачная половинка рассеялась по азиатским просторам. Аборигенов там миллиарды, редкий гость долетит до середины желтой от глины реки Яньцзы. Долетели, соколики, обосновались. Прониклись ценностями. Один из этих, новопроникнутых, возбужденно рассказывал мне о буддистских храмах, звоне колоколов и медном, десятиметрового роста Будде, которому полагалось возносить моления, вдыхая пряные благовония ароматических палочек, которые продавались у подножия правой ноги божества. Даже глаза у моего знакомого стали немного раскосыми, они утратили вековую еврейскую грусть и приобрели заторможенное выражение, заставляющее вспомнить о тысячелетней азиатской мудрости. Мимикрия, что уж тут поделать. А через поколение-другое от местных будет не отличить, несмотря на верность жен всех времен и народов.

Ну, хорошо. С друзьями все понятно. Бытие определяет сознание, как учил нас дедушка Маркс. А попробуй здесь поспи, когда в час ночи приезжают… Будем политически корректны, представители национальных меньшинств из одной южно-американской страны. Из их машин несется стук барабанов. Следом за ними подкатывают громадного размера другие, всяческие бывшие африканские представители. Из их машин тоже стучат барабаны Идут бараны в ряд… Иногда во дворе начинают драться. Бьют в барабаны… Слава Богу, стреляют редко, за последние месяцы, может быть, всего пару раз. Как правило, полиция появляется до наступления решающей фазы разборок, часам эдак к трем утра, когда носы уже разбиты, руки сломаны, но огнестрельное оружие еще не пущено в ход.

В три часа тридцать минут утра, как по часам, появляется седой господин на сверкающем «Линкольне». Он меня поражает, по виду – это типичный джентльмен, я таких в самом шикарном квартале нашей долины не видел. Во фраке и в галстуке бабочкой, а сам при этом ожесточенно копается в мусорном ящике, бутылочки ищет. У меня даже возникло подозрение, что это у него хобби такое. Как у породистых собак иногда бывает: ударит что-то в голову, и вот они сладострастно валяются в грязнющей навозной куче… В четыре утра господин в «Линкольне» уезжает, нагруженный бутылками, а в четыре пятнадцать первые, ранние пролетарии уже встают, готовятся к трудовому дню, а заодно и моторчики в машинах прогревают.

Кто бы мне объяснил, зачем прогревать машины в жаркой Калифорнии, когда даже ночью температура редко опускается ниже семидесяти градусов по Фаренгейту, то бишь, двадцати по Цельсию. Им бы в Москву, в крепкий морозец, эти ребята там бы сразу вымерзли как класс. И вообще, каким образом подобные деятели в состоянии платить половину моей месячной зарплаты за скромную квартирку? Разве все эти личности подозрительного происхождения получали высшее образование, или, не дай Бог, защищали диссертации? Или, может быть, у меня маленькая зарплата? Ничего подобного, не маленькая. В нашей компании больше меня получают только всяческие начальники, а их в количественном отношении не более деcяти процентов.