Кривой четверг - [16]

Заметив, что Илья искоса посмотрел на нее, Света демонстративно приподняла книгу, поднесла ее ближе к лицу, словно пыталась закрыться или защититься неизвестно от чего. Вернувшись на место, Света изо всех сил попыталась сосредоточиться только на «Парцифале».

Так получилось, что единственной по-настоящему близкой подругой стала для нее только Вика. Появилась она в классе после третьего сентября. Новенькую ввела Клара Измайловна. Увидев свободное место рядом со Светой, она указала на него Вике. И та села. А через день была физкультура. Когда все вышли из раздевалки строиться, Света не без умысла пропустила новенькую вперед. Здоровая Белка в прошлом году изводила своими глупыми шутками: то ущипнет, то встанет на ногу, и все с таким видом, что ругаться бесполезно. Физрук не любил разбираться, кто прав, кто виноват: кого заметит, тому и двойку, а то и выгонит — ходи потом, проси разрешения. Поэтому Света решила отгородиться новенькой — они были одного роста.

Строй выровнялся, физрук повернулся к кольцам, чтобы объяснить задание, и тут Белка дернула Вику за светлый хвостик так, что у нее клацнули зубы. Света скривилась от досады и решила про себя, что на перемене шваркнет Белку портфелем. Но тут раздался сочный, необыкновенно громкий шлепок. И в зале сразу стало тихо-тихо. Белка, вытаращив круглые глаза и схватившись за щеку, удивленно смотрела на Вику. И все тоже стали смотреть на нее. Вика будто и не замечала этих взглядов, только сжала губы и чуть нахмурила бровь.

Физрук повернулся на пятках и пошел к строю, вглядываясь в лица, чтобы понять, кто нарушает дисциплину.

«Это я сделала!» — отчетливо выговорила Вика, не дожидаясь, когда он подойдет, и посмотрела на физрука таким пронзительным и гневным взглядом, будто он был во всём виноват. Физрук смешался, откашлялся и скомандовал: «На первый-второй рассчитайсь!»

Света была потрясена. Это надо же! Вот умеет себя вести! Физрук и тот испугался, не посмел выгнать. Хорошо бы научиться так смело и решительно действовать...

На перемене Света сказала восхищенно: «Здорово ты её, молодец! А то липнет ко всем, такая дура!»

«А вы что же? — презрительно спросила Вика. — Терпели и молчали? Надо сразу... пресекать».

Последнее слово явно было не ее, но Свете оно тоже понравилось.

И все-таки подружились они не сразу, хотя время от времени вместе смотрели новые кинофильмы и Света заходила за номерами «Иностранной литературы» к ней домой. Это было по пути из школы. Свете казалось, что уж слишком они разные, ничего между ними общего. Да и Вика держалась холодновато, как будто присматривалась. И Света под ее оценивающим, каким-то чересчур взрослым взглядом невольно робела.

Несколько раз видела Света отца Вики, в честь которою её назвали, Виктора Георгиевича, — бледного, худого, с белыми ресницами и волосами. Дома он бывал редко, все в командировках. Вика небрежно, но выделяя голосом «такой специалист», объяснила, что его часто переводят из одного города в другой. Мать Вики — Нелли Яковлевна — преподавала музыку. Но здесь она пока не могла устроиться и сидела дома — каждый раз с новой замысловатой прической, которая очень нравилась Свете, с накрашенными губами и в атласном халате с блестящими розами.

Как же удивилась Света, когда однажды, открыв им дверь, Виктор Георгиевич буркнул что-то сквозь зубы, ушёл к себе в комнату и закрылся на ключ, а Нелли Яковлевну они увидели на кухне. Перед ней стояла бутылка вина. Не обращая внимания на девочек, Нелли Яковлевна продолжала играть на гитаре, с особенной силой дергая струны, когда из груди вырывались рыдания, или, наоборот, рыдания с особенной силой рвались тогда, когда она дергала струны.

Те опустившиеся люди, которых Света видела в пивнушках, те собутыльники, с которыми, особенно в последнее время, выпивали ее родители, вызвало убеждение, что пьянство — участь необразованных, темных людей, у которых нет ни семьи, ни работы. И поэтому они, словно мусор, застревали на любом перекате, у любого препятствия, что встречалось на пути. Но тут... Нелли Яковлевна, такая красивая, с такой прической, музыкант — и вдруг... красное вино, липкие круги на клеенке от бутылки и стакана и такие же липкие, круто загнутые вверх полоски в углах рта, которые придавали лицу выражение неестественного, насильственного веселья.

Было в позе Нелли Яковлевны, в игре на гитаре, бутылке с яркой этикеткой что-то от кино, где всегда пьют красивее, чем в жизни. Но тут Виктор Георгиевич, щелкнув замком, прошел из своей комнаты в туалет. Нелли Яковлевна выкрикнула: «У, нежить бледная! Сгинь с глаз долой! — и захохотала, довольная шуткой, потом ударила по гитаре, так что она загудела, как ветер в трубе, и запела: — Только многа и многа напо-о-омнит…» Её взгляд как неприкаянный блуждал по комнате; порывистые движения, словно ее кто-то дергал за ниточку, чересчур громкие выкрики — все это, как бывало дома, опять вызвало странное ощущение, вроде в кухне сидит совсем не тот человек, какого знала Света. Словно Нелли Яковлевну подменили. Бесшабашный разгул и безнаказанная свобода — стихии непонятные и чуждые Свете — пугали уже тем только, что их логику нельзя предсказать. Они вызывали неясный страх, столь же непонятный, как и страх темноты.