Кривой четверг - [15]

«А бога нет! — язвительно и испытующе начала разговор Света после того, как им в школе объяснили, откуда взялась религия. — Вон спутники летают, все фотографируют, а его ни видят нигде. Он что, спрятался?»

«А бог — он всякому не покажется», — отшутилась сначала бабушка. Но когда Света настойчиво стала допытываться, где же он все-таки, чуть более сердито добавила: «Бог — он в душе у каждого!»

«Что же я его не чувствую?» Света дурашливо приложила руку к груди.

«Он к тебе стучаться не будет, сама постучишься...» ( Ишь хотелось Свете прийти в класс и сообщить, что вот она поговорила с бабушкой — и та перестала верить в бога! Ее бы, наверно, приводили в пример другим ученикам.

Но по голосу Света поняла, что сейчас бабушка сердится, и прогонит ее во двор, и, конечно, не даст остатки от сладкой начинки для пирожков. Уж лучше подождать с перевоспитанием до другого времени. Да и вообще, лучше с бабушкой не ссориться. Так у нее хорошо и спокойно.

В последние годы Света ходила заниматься в библиотеку. Там у нее был свой стол, в самом углу, у окна. Библиотекарши тоже знали ее, книги ей выдавали без очереди; внизу, в буфете, она ела, а потом шла либо к Флоре Яковлевне, либо к кому-нибудь из подруг. Домой она чаще всего возвращалась, когда уже темнело. Если Света приходила к кому-нибудь, то старалась задержаться там до ужина: сидеть с родителями за одним столом было всё противнее, да у других и еда была вкуснее.

Света умела подмечать, как и что делается в домах подруг, и запоминала на будущее. Она уже представляла, как ловко она будет, вроде Антонины Сергеевны — матери Киры, — переделывать старые платья в нарядные фартуки. Света научилась у них снимать выкройки из журналов и шить. И духи на платочек — тоже оттуда.

Взрослые обычно любили Свету, считая ее серьезной девочкой, и одобряли дружбу с ней. Но почему-то у Светы долго не было одной постоянной подруги. Они менялись и из-за того, что Света переходила из одной школы в другую, переезжала с одного конца города в противоположный, и оттого, что зависть, которая тихо, как мышка, грызла прореху в душе, часто толкала Свету на непонятные ссоры.

Вот когда началась дружба с Фирюзой, устраивало Свету то, что она живет недалеко, и то, что на ужин у них часто бывали вкусные пироги с сыром — маслянистые, сочные, с острыми приправами. Тетя Фая радовалась ее приходу, в шутку учила Свету татарским словам и удивлялась, какая она способная и все быстро запоминает. А Света со странным удовлетворением наблюдала за тем, как Фирюзу ругают за плохие отметки. Наверно, Фирюза замечала это и сердилась. А вскоре они совсем разошлись.

Оглядывая комнату Парваны, Света испытывала зависть к тому, что здесь уже есть все то, о чем она мечтала. Но ещё больше она завидовала, так что у нее даже покалывало в груди, когда Парвана — веселая, смешливая — вбегала к отцу в кабинет и повисала на руке. Он сначала делал вид, что сердится, а потом сдавался и шел к столу пить чай.

Вот этому — понимает Света — не научишься, этого нельзя перенять, это можно только иметь. А значит, никогда, никогда уже не будет у нее таких мирных, спокойных, ласковых вечеров, такого серьезного отца, такой ласковой, нежной матери. И тяжелое, темное чувство, как грозовая туча, поднималось откуда-то из самых глубин.

— Ну я панду? — услышала вдруг Света.

Это был голос маленького Бахтиёра. Просьба, с которой он обращался к кому-то, была исполнена такой страсти и желания, что Света невольно поднялась и подошла к калитке.

Бахтиёр, в черных трусах до колен, с ободранными в кровь коленками, щеки вымазаны чем-то —то ли глиной, то ли вареньем, — забежав вперед, заглядывал в глаза Илье и снова умолял:

— Ну я панду?!

Илья, в выглаженной рубашке, брюках, которые он заузил сразу после возвращения из армии, в начищенных туфлях, шел, конечно, на танцы.

Тут только Света поняла, о чем просит его Бахтиёр и не могла сдержать улыбку. У Бахтиёра был такой уморительно серьезный вид, он верил, что брат поймет и возьмёт его с собой. «Ну и кавалер!» — подумала Света.

— Отстань! — шикнул на него Илья. — Брюки испачкаешь, а то счас как дам! — При этом он бросил осторожный взгляд в сторону дома — не слышит ли мать? — и на всякий случай понизил голос.

Бахтиёр спрятал руки за спину и, насупив брови, некоторое время мрачно смотрел вслед брату. Наверно, он представлял, как станет таким же большим, наденет такую же рубашку и брюки и не возьмет с собой на танцы Илью, сколько бы он ни просился. Потом его взгляд упал на собаку, что трусила по улице. Он сразу оживился, присел на корточки и стал подманивать ее, чмокая губами. Собака остановилась на секунду, даже вильнула хвостом, но чутье подсказало, что ему в руки лучше не даваться, и затрусила дальше. Бахтиёр вздохнул, подтянул трусы, сел на деревянную лавочку у дома в ожидании чего-нибудь интересного. Илья месяц тому назад вернулся из армии. Он был веселый и, в общем, симпатичный парень. Но во-первых, он пошел работать на автобазу, даже не попытавшись подать заявление в институт, что сильно роняло его в глазах Светы. Во-вторых, он всё знал про ее родителей, видел, как дрались они, мать даже как-то забегала к ним ночевать, а это значит, что он относился бы к Свете не так, как ей хотелось бы. И поэтому, когда однажды он пригласил ее на танцы, хоть у нее и радостно дрогнуло что-то внутри, Света презрительно и даже с некоторой обидой отрицательно мотнула головой, не в силах найти нужное слово, и, сжав губы, молча ушла в дом. В своей комнате неожиданно для себя расплакалась.