Людмила Синицына
КРИВОЙ ЧЕТВЕРГ
Повесть
Сегодня ночью я одна в ночи.
М. Цветаева.
Уже по тому только, как виновато ссутулилась мать, как воровато скользнула они мимо, бросив косой взгляд — неуверенный и одновременно вызывающий, — Света поняла, что мать пьяна.
«Опять у кого-то заняла?!» — подумала Света, стараясь подавить раздражение, не думать о матери, сосредоточиться и читать дальше, чтобы успеть закончить намеченные главы, но не получилось. Губы задрожали от обиды, слезы навернулись на глаза, и строчки сначала увеличились, словно под лупой, а потом стали расплываться. Света встала, подошла к двери в комнату. И остановилась на пороге. — Опять? — сказала она, сдвинув брови.
— Что опять? Что опять? — с деланным возмущением спросила мать, но тут же отвела глаза в сторону.
— Я же тебя просила не пить?! — все еще сдерживая себя,продолжала Света.
Дней десять назад она села против матери и, как уже давно не бывало, мягко попросила ее:
— Пожалуйста, не пей это время. У меня экзамены начинаются, подожди, вот уеду, тогда пей сколько хочешь.
— Тулечка, золотце мое... Да я для тебя... — Мать вскочила, достала из-за отогнувшейся фанерной планки на потолке смятую десятку: — Вот отложила... Возьми себе.
Света взяла десятку, аккуратно сложила ее и заметила сожаление, которое мелькнуло у матери в глазах.
— Смотри! — с угрозой закончила тогда Света. — А то уеду, и больше ты меня никогда не увидишь!
Мать сначала даже растерялась, потом всплеснула руками:
— Да что ты говоришь, да разве так можно! Ты же знаешь, мы для тебя… Она потянулась, чтобы поцеловать Свету. Но та быстро встала и отвела ее руки в сторону:
— Вы бы для меня одно сделали — бросили пить. Стыдно за вас.
И мать все это время ходила какая-то рассеянная, не могла найти себе места, но действительно держалась. И чего это она вдруг сегодня сорвалась? Завтра вернется отец, начнет злиться, что мать без него пила, хлопнет дверью, пойдет за водкой. И на неделю заведутся.
— Вот отец приедет, он тебе даст! — уже не сдерживая себя,крикнула Света, повернулась и вышла во двор, под виноградник, где стояли грубо сколоченные скамья и стол, покрытые, словно какие-то доисторические животные, вогнутыми бирюзовыми чешуйками облупившейся краски.
Тень от виноградника укрывала эту часть двора, и только лёгкий, быстрый ветерок перемещал брызжущие пятна света на земле.
У самого виска Светы вздрагивала тоненькая ветка с нежно-зелёными, круто загнутыми на концах усиками. Света подтянула её ко рту. Усики были кисловато-терпкими. «Как моя жизнь», — подумала Света, чувствуя некоторую фальшь в этих словах, но от этого ей стало еще больше жаль себя.
Резкий порыв качнул ветки в одну сторону, потом в другую, и листья шлепнули ее по лицу; пятна света и тени на земле смешались так, что начала кружиться голова. Света даже присела поскорее, чтобы не упасть. Готовность засмеяться и заплакать, смутная боль и возбуждение сливались в одно тревожно-радостное чувство, стоило ей только отвлечься от «Парцифаля».
«Да что это со мной? — одернула она себя и тыльной стороной ладони вытерла слезы. — Ведь уже немного осталось терпеть. Через три дня первый экзамен. А через месяц... Через месяц я возьму документы и...» Тут ее глазам явился неведомый, еще никогда не виданный (если не считать открыток и кинофильмов), а поэтому особенно прекрасный город. В этом чужом городе, как в земле чудес Терремварее[1], все должно быть замечательно: и дома, и люди, которые в них живут. И вместе с другими студентами, веселыми, молодыми, остроумными и талантливыми, она будет подниматься по длинным лестницам, входить в аудиторию, и величественные профессора, непременно с седой гривой волос и в академических шапочках, как на портретах в кабинете физики и химии, будут читать им лекции. И все то, что сейчас мучает Свету, уйдет бесконечно далеко. Все пережитое она будет воспринимать как сон, как дурной сон. Она постарается забыть его как можно скорее и заживёт счастливой жизнью, такой, о какой она мечтала по ночам.
Света отломила еще несколько усиков. Первого экзамена — сочинения — она не боялась и только просматривала книги, взятые в библиотеке. Флора Яковлевна некоторое время колебалась, давать ли новое задание на это время или нет, но потом решительно заявила: «Hat es denn eine Sinn jetzt kostbare Zeit zu vergeuden, von der du so wenig hast, und die witerhin noch viel knapper warden wird...» (Не стоит тратить драгоценное время, его у тебя так мало, впрочем, потом его будет еще меньше (нем.)). — И дала ей «Парцифаля» в переложении Вильгельма Герца, полученного когда-то на олимпиаде.
Света полистала книгу: «Dann vielleicht etwas das unseren Tagen naher steht?» (Может быть, что-нибудь поближе к нам? (нем.))
Флора Яковлевна по-птичьи глянула карим насмешливым глазом: «Oft ist das entfernte viel naher als das nachste» (Иногда то, что дальше, гораздо ближе того, что рядом (нем.))
Перевод пошел медленнее, чем Света думала. В книге оказалось довольно много незнакомых слов, из-за которых приходилось то и дело открывать словарь, чтобы узнать напиток, поданный герою, масть лошади, деталь рыцарского одеяния или вооружения. Это немного сердило Свету. В последнее время тексты, которые давала ей Флора Яковлевна, не вызывали такого рода затруднений. Столько новых слов, что у нее появилось ощущение неподготовленности. Некоторые из них Света даже начала пропускать, догадываясь, о чем идет речь. Но уж кого-кого, а Флору Яковлевну не проведешь. Она будто в какое-то волшебное зеркало смотрит — всегда знает, где Света поленилась, в чем не разобралась до конца. И теперь наверняка поймает. На чем? Конечно, не на пустяках. Про кольчатый наглавник или перевязь с пряжкой она и сама подскажет. Значит, надо понять, что здесь самое важное, так внушала ей Флора, постукивая ручкой по столу. Здесь это, конечно, Грааль. В который раз слово попадается, а Свете никак не удается уловить точный смысл. Она открыла последние страницы. Добравшись до конца убористого текста комментария, Света наконец поняла, как надо будет ответить на вопрос Флоры, и улыбнулась, представив, как отчеканит: «Все дело в том, что слово «грааль» имеет несколько уровней. Один из них как бы конкретный, где Грааль — чаша, в которую Иосиф Арамейский собрал кровь распятого Христа, а другой — умозрительный идеал, некий космический символ. Таким образом, поиски Грааля становятся одновременно и поисками Истины, Совершенства».
