Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] - [12]

— Та-ак, — кивнул старший патрульный. — Из Москвы, значит. Очень хорошо. А что это вы, гражданин, голос повышаете? А? Мы тут за трудовую дисциплину боремся, а вы тут приехали и на рабочего человека голос повышаете? Да? Документы попрошу предъявить…

— Сначала предъявите ваши, — возразил я.

Человек в шапочке извлек из кармана малиновое удостоверение с золотым гербом и надписью: «Кривоградская рабочая гвардия».

— Убедились? — снисходительно произнес он, помахав книжечкой у меня под носом и засовывая ее обратно в карман.

— Пожалуйста, предъявите в раскрытом виде.

Утятьев заволновался.

— Лева, ты лучше не залупайся… Товарищи, я ж вам говорю, он не местный… А ты спокойнее, Лева, не маленький, понимать должен…

Усмехнувшись, рабочегвардеец поднес раскрытую книжечку к моим глазам. Фамилия-имя-отчество, каллиграфической тушью, фотография и круглая печать. А на правой стороне, жирным цицеро, была напечатана цитата: «Вооруженные рабочие — это сила, которая шутить с собой никому не позволит. В. И. Ленин».

— Давай документы, — повторил он.

— Попрошу не тыкать, — огрызнулся я и достал паспорт.

Гвардеец сличил фотографию, потом пролистал все двадцать восемь страниц и даже заглянул на последнюю — ту, где содержится «Извлечение из Положения о паспортной системе в СССР, утвержденного постановлением Совета Министров СССР от 28 августа 1974 г.» Как известно, ни один нормальный человек на эту страницу никогда не обращает внимания и «Извлечение» не читает, а если кто случайно прочтет, тот бывает нешуточно удивлен.

— А прописки-то у вас нету, — наконец заявил он.— Что делать будем, гражданин?

— Известно что, сдавать паспорт на прописку, — парировал я. — Обратите внимание, он выдан позавчера. А прописаться надо в трехдневный срок, с вашего позволения.

— И где же вы пропишетесь?

— А это, извините, моя забота.

Я протянул руку, но борец за трудовую дисциплину не спешил возвращать мне паспорт, задумчиво похлопывая им по ремню винтовки.

— А покажите-ка, что у вас там в чемоданчике, — вне всякой логики вдруг предложил он.

— Это с какой же стати?

— А с такой. Мало ли откуда вы идете с чемоданчиком. Если вы честный человек, то чего вам бояться?

Я настолько опешил, даже не сразу нашелся, что ответить, и замер с протянутой рукой, словно на паперти. Зато Утятьев, переминавшийся с ноги на ногу, взмолился:

— Ну товарищи, ну что вы в самом деле… Мы ж на работу спешим… А вы нас задерживаете…

Раскрывать чемоданчик я категорически не желал. Мы никогда не построим правовое государство, если каждый встречный будет копаться в чужих вещах, отбирать газету британских коммунистов «Морнинг стар», в которую завернуты нестираные носки, спрашивать, читаю ли я по-английски, а если нет, почему таскаю с собой иностранную газету, а если да, прочтите вслух вот отсюда досюда и переведите, плиз, битте, проше пана, же ву зем… А в том, что именно так всё и произойдет, я ни капельки не сомневался. Так что мне предстояло не открывать чемоданчика и тем самым бороться за правовое государство, в котором будут жить мои дети, если они будут вообще.

Пока я обдумывал вышеизложенное и собирался популярно пересказать его вслух, третий рабочегвардеец, не проронивший до сих пор ни слова, сплюнул подсолнечную лузгу и подергал старшего за рукав.

— Да пойдем, Ляксаныч… Чего ты связываешься со всяким говном…

После непродолжительного колебания Ляксаныч сунул командировочное удостоверение и мой паспорт Утятьеву.

— Ну ладно,— произнес он так, словно прерывал долгие униженные извинения. — На первый раз так и быть. Топайте…

И троица удалилась. Поглядев им вслед, я выяснил, что на плече у каждого болтается легендарная трехлинейка Мосина, образца 1891/1930 года.

— Утятьев, что за бред? — вымолвил я.

— Пошли, Лева, — сказал тот и уже на ходу разъяснил. — Держи свой документ. Эт всё наш секлетарь Кирпичов, еще при Андропове, затеял и до сих пор остановиться не может. Патрули, винтовки, красные книжечки… Кирпичов, вишь ты, где-то вычитал, что советская власть — эт власть вооруженных рабочих. Ну и поехало… Только зря ты с ними начал залупаться. Они с тобой могли что хочешь сделать.

— Как это, что хочешь… К стенке поставить, что ли?

— Да не. У них же патронов нет, бойки спилены, казенник просверлен. Но могли запросто в милицию отволочь, протокол составить. Доказывай потом, что ты не верблюд.

— Ну а прокуратура на что? — не сдавался я.

— Ой, Лева, не смеши, — махнул рукой Утятьев. — Ты где-нибудь беспартийного прокурора видел? То-то. Лучше смотри вот, запоминай дорогу. Эт у нас улица Ленина, центральная, значит. Вон там Совмин, а дальше горком, справа драмтеатр, его отсюдова не видать…

— Утятьев, — хриплым от изумления голосом перебил я. — А это… Это — что?..

— Неужель сам не видишь, — проворчал тот.— Ну, Мавзолей, ну и что такого…

Надо сказать, что мы как раз вышли к просторной площади, которую обрамляли отделанные мрамором, осененные государственным флагом на шпиле тяжеловесные правительственные громады. Здесь покоилось государственное сердце Кривограда, здесь было торжественно и безлюдно, лишь кое-где вразвалочку брели вооруженные трехлинейками рабочегвардейцы.