Кривая империя. Книга 3 - [7]

Зато в Москве началась эпидемия моровой язвы. Обозначилась некая нравственная поляризация России. Там, где был добрый царь, все было хорошо. Там, где за старшего оставался суровый Никон, становилось всё хуже.

Далее мистерия развивалась бурно и красочно. Тяглец новгородской сотни Софрон Лапотников имел обыкновенную с виду иконку Спаса нерукотворного. О нерукотворности своей собственности Софрон не знал. Он припоминал, что купил ее за алтын в базарный день. Однажды во время чумы Софрон молился, чтобы заразу пронесло мимо него лично. Тут Спаситель с иконы будто бы заорал на него, что нечего тебе Софрон жадничать, предъяви меня народу, я — Спас всеобщий. Софрон отнес икону в приемную патриарха. Через несколько дней Софрона вызвали в тиунскую избу, и там чиновники вернули ему икону со словами дерзкими, что икона фальшивая, святости в ней нету, лицо у Спаса было кривое, так его и соскоблили от греха. И надо тебе, Софрон, обратиться к мастерам и лицо это перелицевать. За свой счет.

Софрон бросился к народу. Народ застыл в шоке, а потом забунтовал. Это кто же смеет прикасаться железом к святому лику? Кто смеет судить о чуде, сам чуда не удостоившись? Это Никон! И с ним — прихибетный «старец» Арсений, известный еретик, приговореннй ранее к смерти, помилованный, сосланный на Соловки, а теперь — гляди-ка! — допущенный патриархом «править» — понимай «портить» — священные книги! Порченные книги были уже и набраны, а не печатались только из-за чумы среди печатников.

Патриарха в Москве не было, он где-то спасался телесно, и людей это заело. Патриарх должен был ходить по чумным избам, утешать страждущих, спасать их духовно. И, — если свят, — то ничего бы ему от чумы не сделалось.

Наивные наши россияне! Какой это чиновник, хоть и при Боге, будет по вашим гнойным норам пробираться? Когда это было? Когда это будет? Ну, разве, если выборы на носу:

Стал народ требовать, чтоб написали царю, а тот бы указал Никона и Арсения постеречь до суда, а то, как бы колдуны не разбежались. Бояре людей успокаивали, и люди рады были успокоиться, когда бы к вечеру не обнаружилось еще несколько скоблёных икон.

Бояре написали о бунте царице и царевичу, которые спасались вместе с Никоном. Никон от лица царицы грозно указывал смирять и утешать невежественный народ.

Люди стали просить патриарха, чтобы он вернул в столицу попов, а то эти оберегатели душ православных первыми разбежались от чумы по деревням, и церкви стоят без служб, когда особенно хочется молиться. Никон промолчал, — это ж и ему, первому сбежавшему пришлось бы, хоть и последним, а возвращаться.

А чума крепчала. Умерли главные бояре Пронский и Хилков, перемерли все купцы — поставщики двора, стрелецкие полки внутренней службы поредели вшестеро, дворня полегла почти вся, но не покинула барских дворов. В монастырях погибло по 70-80% монахов и монахинь. Зэки проломили стенки тюрем и пошли бесшабашно гулять по опустевшей Москве.

По городам тоже происходило страшное. Доля жертв простиралась от 50% в Твери и Угличе до 85% в Переяславле Рязанском. На селе было полегче.

Как водится, по царским указам, которые сочинял и распространял Никон, простому народу уделялось чисто статистическое внимание, а царской фамилии — персональное. Всех больных или подозрительных изолировали строгим караулом, чтобы подыхали в покое и других не беспокоили. Профилактических распоряжений, известных с декамероновских и шекспировских чумных времен, типа, есть чеснок, мыться чаще, не плевать в общественных местах — Историком не замечено.

И, напротив, себя оберегали тщательно. Вот, царице с Никоном и детьми нужно перебраться с карантинной стоянки в чистом поле под сень Колязина монастыря. И тут становится известно, что намедни дорогу перебежала черная кошка, то есть, через нее перевезли на погребение чумное тело думной дворянки Гавренёвой. Что делать? А вот что. В точке перевоза заразного трупа накладываем на обочины сажен по десяти и более дров и выжигаем всё к чертовой матери до остекленения почвы, велим «уголье и пепел вместе с землею свезть и насыпать новой земли, которую брать издалека». Был бы не сентябрь, так можно было бы на новой земле и цветочки посадить — как в нашем детстве — буквицами «Слава КПСС!». Но не вышло, повалил ранний снег. В Москве так засыпало Кремль, что пройти по двору было нельзя, а разгребать завалы — некому.

Письма к Никону о стихии и чумных волнениях приходили ежедневно. Чтобы не заразиться от грешных курьеров, и, не надеясь на молитву и водяное крапление, святой отец придумал огненный шлюз. Устроен он так. В специальной избе, расположенной на карантинной меже, в противоположных стенах делаются двери. Комната между ними разгорожена жаровнями на козлах. На жаровнях разводится адский : ну, хорошо, — святой огонь. Подозреваемый гонец входит с дороги в чумную дверь, достает письмо и держит его перед собой — лицом к огню. Наш стерильный Писец, близоруко щурясь с другой стороны, вчитывается через огонь в текст и переписывает его на чистый лист. Потом через свою, чистую дверь уносит копию Никону. А гонец — через свою — отправляется кончаться или как Бог даст.