Критика теорий культуры Макса Вебера и Герберта Маркузе - [14]

[31]

бессознательно парализует рабочий класс, способствует его интеграции в учрежденную систему. В странах социализма оно в силу своей идеологической нейтральности несет с собой реальную угрозу контрреволюции.

Чтобы теоретически обосновать свое утверждение о качественной однородности капитализма и социализма, Маркузе делает еще один шаг. Следуя моде, распространенной среди современных буржуазных критиков Маркса, он конструирует противоречие между теорией Маркса и теорией Ленина, а также между теорией Ленина и теорией Коммунистической партии Советского Союза. Он упрекает партию в том, что она якобы фальсифицирует диалектику Маркса, превращает ее из теории в идеологию и включает ее в надстройку «учрежденной системы господства». Он решительно разграничивает социализм, представляющий собой отражение практики социалистических стран, от марксистского понятия[97]. Это сконструированное противоречие образует теоретический фундамент его утверждения о том, что революция 1917 года не была якобы социалистической революцией и Советский Союз, следовательно, еще не вышел за рамки капиталистической системы. Так как Маркузе полностью оставляет без внимания вопрос о собственности на средства производства, который Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» подчеркивали как «основной вопрос движения»[98], социализм представляется ему не исторически необходимой общественной фармацией, а чем-то «совершенно иным», лежащим по ту сторону реальных капитализма и социализма, продуктом экзистенциалистского «выбора» индивида. Поэтому и в странах социализма, по его мнению, социалистическая революция еще предстоит. В связи с этим он требует, «чтобы количественное изменение… перешло в качественное», что в его глазах равнозначно «исчезновению государства, партии, планирования и т.д. как независимых, навязанных индивидам сил»[99].

Здесь в облачении «критической теории» выступает антикоммунистический замысел. Маркузе превращает государство, партию и планирование при социализме, важнейшие орудия власти и формы организации рабочего класса для подавления свергнутого эксплуататорского класса, а также для руководства социалистическим строительством и сложной развитой общественной системой социализма — орудия, без которых невозможно успешно довести до конца ни одну социалистическую революцию, — в «независимые» силы и ставит их в мнимое противоречие с людьми. Требование их «исчезновения» характерно для мелкого буржуа, который в ужасе отшатывается от диктатуры пролетариата, от марксистско-ленинской партии, от всякого организованного политического авторитета в классовой борьбе против империализма и прославляет воображаемую автономию индивида.

[32]

Это «антиавторитарное» отношение к социализму и его орудиям власти отнюдь не оригинально. Оно характерно для анархизма, который во второй половине прошлого века проник в рабочее движение и который Маркс и Энгельс отвергали как принципиально несовместимый с этим движением. В уже упомянутой работе «Об авторитете» (1874) Энгельс выступил против анархистского требования, чтобы первым актом социальной революции была отмена авторитета. Он разоблачил эту основанную на теоретической путанице или сознательном предательстве движения точку зрения как объективно служащую реакции[100], что в полной мере можно отнести и к объективной классовой функции антисоциалистических высказываний Маркузе. Поскольку последний представляет тот же самый социальный слой, что и анархисты прошлого столетия, он воспроизводит их высказывания.

Правда, в условиях, когда власть находится в руках рабочего класса и связанных с ним классов и слоев, в условиях обострения международной классовой борьбы против империализма нападки на государство, партию и планирование — «авторитарные» орудия социализма — представляют несравненно большую политическую опасность, чем в прошлом веке. Они отмечены явно выраженными контрреволюционными чертами, поскольку направлены на то, чтобы лишить власти рабочий класс и его марксистско-ленинскую партию[101]. Они служат империалистической тактике, которая была характерна для всех контрреволюционных выступлений, начиная с кронштадтского мятежа, антисоциалистических выступлений в Венгрии в 1956 году и кончая контрреволюционными происками в ЧССР в 1968 году. Объективно Маркузе солидаризируется с контрреволюцией, когда он под предлогом усовершенствования социализма отрицает необходимость его решающих орудий власти.

Примечательно, что Маркузе делает еще один шаг по пути сближения с контрреволюцией. Своим призывом к социалистическому искусству и философии встать в оппозицию к социалистическому обществу он активно включается в охватившую весь мир классовую борьбу на стороне империализма. Искусство и философия для него и в условиях социализма являются субъектом «Великого Отказа», носителем всеобщего «протеста против того, что есть»[102]. Их всеотрицающая задача приобретает якобы тем большее значение, чем больше укрепляется и развивается социалистический строй. В условиях социалистической страны искусство и философия, по его мнению, представляют собой последнее убежище оппозиции, поскольку они больше удалены от социалистического базиса. С помощью своеобразной диалектической конструкции философская теория, согласно Маркузе, снова превращается в идеологию, но на этот раз не в качестве «ложного сознания», за которое он