Критические статьи - [34]

Шрифт
Интервал

Колоссальная драпировка, разделяющая помещение на гостиную и кабинет, равно как и драпировки на окнах и гроссгерцогской двери — из тяжелого полосатого репса с широкими красными полосами, чередующимися с более узкими зелеными, темновато-белыми и белыми. Мебель, кроме стульев перед роялем, — мягкая и обита таким же репсом. Карнизы и багеты везде золотые. В спальне с окном, обращенным также на дорогу в «Бельведер», небольшие ширмы, большая массивная кровать, умывальный стол и прочая спальная мебель. Полы везде обиты сплошь ковром. В окнах везде двойные рамы. Между рамами везде, кроме гостиной, мелкие цветы. На рояле, окнах и столах — груды нот, печатных и рукописных. Вот подробности о жилище великого маэстро. Теперь о костюме. Как светский аббат, Лист носит все черное: черный долгополый сюртук, черную низенькую, с широкими полями шляпу, черные перчатки и черный высокий галстук. Образ жизни Листа довольно правильный.

Встает он очень рано: зимой в 6, а летом в 5 часов утра, в 7 часов идет к обедне, станет куда-нибудь в уединенный уголок, нагнется на аналое и усердно молится. Чуждый всякого ханжества, отличающийся поразительно широкою веротерпимостью, еще недавно написавший второй «Вальс Мефистофеля», Лист в то же время человек не только глубоко религиозный, но и католик по убеждению. Возвратясь от обедни, Лист пьет в 8 часов кофе, принимает своего секретаря, органиста Готшалька, толкует с ним о делах, а равно принимает и другие деловые визиты. Покончив с ним, Лист садится за работу и с 9 ч. до часу сочиняет, пишет музыку. Обедает Лист не в час, как буржуазия немецкая, а в 2 ч. — как и вся веймарская аристократия.

Обед у него всегда очень простой, но хороший. Несмотря на свой возраст, Лист может есть и пить очень много и совершенно безнаказанно, благодаря своей железной натуре. Замечу при этом, что он ведет образ жизни кабинетный, сидячий, и никогда не гуляет на воздухе, несмотря на то, что у него под боком прекрасный сад и гроссгерцогский парк.

После обеда он всегда обязательно спит часа два, а затем принимает к себе учеников и других посетителей, занимается уроками музыки или даже просто болтает о разных разностях. Вечера большею частию проводит не дома, а в кругу близких интимных друзей, в числе которых на первом плане стоит баронесса Мейендорф, урожденная княжна Горчакова, вдова бывшего посланника русского при веймарском дворе, а затем семья князя Витгенштейна. В 11 часов вечера Лист ложится спать, если только нет особенных причин просидеть долее.

Говоря подробно о внешней обстановке жизни Листа, нельзя не сказать и о его прислуге. Из женского персонала при нем состоит только некая Паулина, почтенная женщина, — занимающаяся хозяйством, но не представляющая ничего особенного. Зато у Листа есть слуга, о котором стоит упомянуть. Это нечто вроде Лепорелло, Санхо-Панса и тому подобное, то есть камердинер-фактотум, все что хотите, горячо преданный старому маэстро, сопровождающий его во всех путешествиях и пользующийся громадным доверием. И тут высказались крайний космополитизм и веротерпимость маститого маэстро: венгерец, католик, аббат — облюбовал, в качестве своего Лепорелло, ярого черногорца, схизматика, православного славянофила Спиридона Княжевича, или Спиридиона, как его называют во всем Веймаре. Выразительную черномазую фигуру его, с густыми черными усами и бакенбардами, знают в Веймаре все, и он пользуется там почетом и популярностью. Он со всеми беседует почтительно, но смело, без подобострастия и лакейских приемов, даже с самим гроссгерцогом. Не только ученики Листа, но и разные юстицраты и гофраты при встрече с ним подают ему руку. Его можно видеть в кофейнях и ресторанах, распивающим кофе в компании с учениками Листа и разными другими «господами». Дать ему на чай значило бы кровно обидеть его, но маленькую вещицу на память, вроде мундштука для сигар, фотографической карточки и т. п., он примет с благодарностью, и в последнем случае готов даже подарить вам взамен свою фотографическую карточку, да еще с надписью. Как истый черногорец, он особенно симпатизирует русским.

Горячий патриот, славянофил и православный человек — во время войны за освобождение славян он особенно усердно посещал русскую церковь в Веймаре, ревностно клал земные поклоны за «белого царя» и горячо молился об успехах русскому оружию. Католик Лист с своим православным Лепорелло представляют крайне оригинальный пример возможности согласия западной церкви с восточной.

Упрямый, подчас даже капризный Лист частенько выслушивает терпеливо советы своего Лепорелло. Лепорелло буквально боготворит своего барина и при всяком удобном случае с благоговением показывает всем и каждому большой портрет Листа, подаренный ему самим маститым маэстро и украшенный очень милою собственноручною подписью последнего. Портрет этот висит у Лепорелло в прихожей на самом видном месте. Вообще, гордый черногорец, видимо, дорожит своим положением у Листа, считает выше всех «своего» барина; на «остальных» господ смотрит только снисходительно.

Лепорелло, подобно своему барину, говорит свободно на нескольких языках, но между собою — венгерец-барин и черногорец-слуга разговаривают обыкновенно на нейтральном языке — по-итальянски. В разговорах со всеми прочими Лист, где только можно, предпочитает всегда французский язык; по-немецки или по-итальянски он говорит только по необходимости, хотя владеет всеми тремя языками в совершенстве. Говорит он вообще очень хорошо: свободно, красиво, образно, с увлечением, остроумно и умно. Рот его при этом широко раздвигается и крепко захлопывается, громко отчеканивая каждый слог и напоминая мне несколько дикцию покойного А. Н. Серова. Высказав, что ему было нужно, Лист захлопнет рот окончательно, откинет седую голову назад, остановится и вперит в своего собеседника орлиный взгляд, как будто хочет спросить: «А ну-ка! посмотрим, что ты мне теперь скажешь на это?» Впрочем, у него есть еще и другая манера говорить: едва шевеля губами, тихо, каким-то старческим и аристократическим шамканьем, напоминая мне дикцию другого покойника — H. М. Пановского, известного когда-то фельетониста «Московских ведомостей». Много проживший, видавший, читавший, хорошо образованный, одаренный умом, наблюдательностью и самостоятельным критическим отношением к тому, о чем идет речь, Лист является всегда в высшей степени интересным собеседником.


Рекомендуем почитать
<Примечание к стихотворениям К. Эврипидина> <К. С. Аксакова>

«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».


Стихотворения М. Лермонтова. Часть IV…

Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».


Сельское чтение. Книжка первая, составленная В. Ф. Одоевским и А. П. Заблоцким. Издание четвертое… Сказка о двух крестьянах, домостроительном и расточительном

«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».


Калеб Виллиамс. Сочинение В. Годвина

«Вот роман, единодушно препрославленный и превознесенный всеми нашими журналами, как будто бы это было величайшее художественное произведение, вторая «Илиада», второй «Фауст», нечто равное драмам Шекспира и романам Вальтера Скотта и Купера… С жадностию взялись мы за него и через великую силу успели добраться до отрадного слова «конец»…».


Репертуар русского театра. Издаваемый И. Песоцким. Третья книжка. Месяц март…

«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».


«Сельский субботний вечер в Шотландии». Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова

«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».