Криминальный дуплет. Детективные повести - [53]

— Не волнуйся, командир, не малые дети. Сами понимаем, что к чему.

Кто-то предложил присесть за стол, на котором в большой сковороде аппетитно румянилась жареная картошка, на фаянсовых тарелках лежали куски белого хлеба и ломтики соленых огурчиков, а также стояла пол-литровая бутылка водки «Андроповки» в окружении нескольких стаканов.

Конечно, водка на столе, это не совсем порядок в общежитии. Но где простым рабочим парням выпить прикажете? Не на улицу же идти. Да и на улице законом запрещено распитие спиртных напитков. Общественное место эта самая улица.

— Спасибо! — отказался Астахов. — Но как-нибудь в другой раз. А вы поаккуратней, пожалуйста, мужики. Без шума и гама.

— Не брезгуй, сержант, — попробовали уговорить ребята. — Мы общежитские… У нас все по-простому… Или тебя дома, в хоромах, разносолы ждут?

— У меня хоромы, как и у вас, — отшутился Астахов, — только семейные. И разносолов нет: моя зарплата раза в два меньше вашей… даже по самым оптимистичным подсчетам.

Астахов не лукавил. Действительно зарплата рядового сотрудника милиции, даже начинающего участкового на тот период времени не превышала ста рублей и была значительно меньше той, что получали квалифицированные рабочие в любой отрасли промышленности.

Строители, особенно экскаваторщики, крановщики, бульдозеристы и другие ведущие специалисты получали от двухсот до трехсот рублей.

— Еще раз спасибо за приглашение. Однако извините, служба… Пойду с другими познакомлюсь, пообщаюсь, а то что-то шумно сегодня у вас…

— Уж и ты нас извини, но кто на кого учился, тот так и получает! — засмеялись обитатели комнаты. И пояснили дружно причину оживления в общежитии: — Зарплата! Вот и шумно.

3

Когда Михаил Иванович вошел в последнюю комнату правого крыла коридора, дверь и дверная коробка которой были сильно измочалены частым выбиванием и редким ремонтом, в комнату, из которой громче всего слышалась музыка и яростней раздавались голоса, то там вокруг стола сидело человек восемь мужиков. Многие были по пояс раздеты и пестрели, точнее, синели разнообразными татуировками. Другие были в майках, но видимая часть груди и руки были также искусно разрисованы всевозможными ножами, проткнутыми сердцами, русалками, крестами и иной всякой зоновской всячиной.

«Весь цвет судимой братии общежития, — отфиксировало тревожно в голове участкового, где-то на уровне подсознания, — эти к столу не пригласят… доброго слова не скажут…»

— Здравствуйте, — поздоровался без лишних эмоций он.

В ответ насупленное молчание.

— Разрешите-ка узнать, это что за свадьба? По какому такому поводу?

Почти никто из тех, кто сидел спиной к двери, не оглянулся на голос Михаила Ивановича. Да и те, что сидели лицом к двери, не очень-то прореагировали.

— Я еще раз спрашиваю, что за гульбище в общежитии? — пришлось повысить голос ему. — Не вежливо молчать, когда участковый спрашивает.

— Это еще что там за собака гавкает? — не поворачивая головы, наконец, отреагировав, зло бросил расписной черноголовый, с всклокоченными волосами, красавец из тех, что были без маек.

По поводу собаки можно было вспомнить один милицейский анекдот о гаишниках. «Пост ГАИ. На нем двое гаишников: молодой, только что начинающий сотрудник, и старый, обкатанный жизнью, службой и опытом служака, прожженный до мозга костей. По дороге движется легковой автомобиль.

— Останови и проверь! — приказывает молодому старый.

Молодой идет к дороге и жезлом останавливает автомобиль. Потом о чем-то говорит недолго с водителем. Автомобиль трогается и мчится по дороге, а молодой сконфуженно возвращается к старшему.

— Вот, — говорит он, показывая трехрублевую купюру, — водитель бросил в лицо и обозвал собакой.

— Он не прав! — отвечает старый, забирая деньги у молодого. — Собака — это я, а ты — только щенок!»

Конечно, анекдот этот можно было вспомнить и посмеяться над ним, но в другое время, не сейчас.

Астахова, привыкшего за время работы и в медицинском вытрезвителе, и в дежурной части отдела, в большей части видеть доставленных нарушителей уже «погасших», утерявших агрессивность, сломленных, последние слова бывшего зэка вывели из себя.

— Свинья поганая, дерьмо вонючее, тут не гавкают, а говорят. И встать, вша карцерная, когда с тобой сотрудник милиции говорит! Кому сказано… Встать, крыса шизоидная!

Умел Михаил Иванович завернуть. Еще как умел. И это часто действовало. Только не в этот раз.

— Это кто пасть открыл? — вскочил со стула недавний зэчара, хватая рукой горлышко бутылки. — Это ты, мент поганый! Да я тебя сейчас, сержант недоделанный, в отбивную превращу, исковеркаю, как бог черепаху! Мне и офицеры — не указ, не то, что ты, паршивый сержант! Да я тебя сапоги твои лизать заставлю, мент поганый!

Ох, лучше бы он этого не говорил. Долго терпел Астахов, и, возможно, еще бы потерпел молодой участковый, если бы не последние слова потерявшего разум от выпитого спиртного зэка, и не его намерение нанести удар бутылкой. Не знал незадолго до этого момента откинувшийся с зоны Хряк, а по паспорту — Свиньин Егор, или просто Жора, что у милиционеров Промышленного РОВД существует не прописанный ни в каких процессуальных и внутриведомственных документах и инструкциях закон: «Если туго, бей! Бей первым! Потом разберемся».