Бескрайняя зимняя степь, покрытая нетронутым снежным настом, порой доходящим до конских бабок[1] и упруго пружинящим пол копытами лошадей в тех местах, где под снегом скрывался изрядный тугой валок прошлогодней травы, словно прислушивалась сама к себе, чутко впитывая неторопкий глухой топот множества конских копыт. Прислушивалась — и тут же успокаивалась: в размеренной трусце десятков ко-ней не слышалось обычной нервозности, предшествующей началу ошеломительной скачки идущей в атаку-налет лавы. Не было тут и вкрадчивой поступи разведывательных отрядов, выслеживающих смертельного врага или ищущих беззащитного полона. Только спокойствие и уверенность, спокойствие и уверенность…
Снежные бураны и метели давно уже отплясали свой бешеный танец и отпели лихие, до волчьего завыванья, песни. Частые поземки от-полировали поверхность, смахнув излишки снега с легких возвышенностей в редкие балки и впадины. А потому необъятные для глаз людских ширь и простор были однообразно будничны и скупы на краски и звуки. Монотонные бело-серые поприща-версты[2], тихо скрадывающиеся под копытами лошадей, однотонные светло-белесые краски низкого безоблачного колокола неба с оранжевым языком январского солнца, да ред-кое конское всхрапыванье — вот и все разнообразие. Искрящийся снег, слепит глаза так, что приходится их постоянно прищуривать, защищаясь сеточкой охваченных инеем ресниц или дланью[3] в меховой рукавице. Комья спрессованного снега, выскакивающие из-под копыт подкованных для зимней поры лошадей, с тихим шуршанием тут же опускаются на наст, становясь на нем едва заметными оспинками. Одинокие голые кусты полыни, устоявшие, как видно, под осенними ветрами и дождями — вот еще одно дополнение к скудному разнообразию красок Половецкой степи, по которой движется кавалькада всадников.
Сытые, ухоженные лошади, отливая под косыми холодными солнечными лучами вороными, гнедыми и рыжими любовно вычищенными телами, гривами и хвостами, бегут неторопко, легкой рысью, если, вообще, не трусцой. Крупы их прикрыты шерстяными разноцветными попонами и коврами, часть которых отделана по краям цветной бахромой да золотистыми кисточками. От долгой дороги и бега конские тела разгорячены, и над ними витает тонкое облако пара — своеобразная дань легкому морозцу. Зыбкие облачка пара окружают приоткрытые конские пасти (на этот раз без металлических удил) и расширенные розоватые провалы чувственных ноздрей, легкой изморозью оседают на ресницах удивительно больших лиловых глаз. Более мелкие, едва заметные из-за постоянного движения, облачка пара витают вокруг раскрасневшихся на морозце и ветру лиц всадников. Брови, усы и бороды всадников так-же подернуты следами инея, отчего они делаются похожими на сказочных лесовиков. Но лесовики живут среди леса, а тут степь да степь…
Всадников едва с полсотни наберется. Большинство из них доб-ротно одеты в добротные дубленые овчинные полушубки, густо расшитые по всей поверхности пол цветными вышивками и отороченные по рукавам и вороту мехами; некоторые в цветных зипунах[4], но опять же с меховыми воротниками, отброшенными на плечи. Трое же, что едут в первом ряду — в алых епанчицах-корзно[5] поверх меховых шуб с горностаевыми воротниками и такими же оторочками рукавов и пол. На голо-вах у большинства всадников меховые малахаи или треухи, наподобие тех, которые носят половцы, но есть и аккуратные шапочки, как, напри-мер, у трех всадников в алых епанчицах-корзно. Шапочки изготовлены из меха и обшиты сверху разноцветным бархатом и камкой[6], а для пу-щей красы оторочены мехом соболя или куницы. Причем мех оторочек таков, что до сих пор «горит» и переливает ворсом, словно живой.
Всадники, хоть и не держат воинский строй, но порядок соблюдают: в двух-трех перестрелах[7] из лука впереди и с обоих боков маячат парные ертуальные[8]. Это, конечно, не боевые заслоны, которые применяются при воинских походах, но от случайной стрелы уберегут, да и возможную опасность должны ранее заметить и подать сигнал. Поход, как можно судить по обстановке, не воинский, скорее посольский, гос-тевой, о чем все, кому положено про то знать, давно уведомлены и знают, а потому он не должен преподнести малочисленным всадникам неожиданностей и заморочек. Но, как известно, береженого — Бог бережет, а не береженого — враг на аркане в полон ведет!
По всему видать, что конники — бывалые воины. Об этом говорит их стать и посадка в седле. Однако на этот раз все они без броней, без щитов и копий, даже без привычных луков и тулий-колчанов со стрела-ми, но при мечах и заводных конях, через крупы которых переброшены переметные сумы, доверху набитые всякой всячиной, которую постороннему оку и видеть не надо.
В летнюю пору в высоком небе можно было хоть парящего коршуна увидеть или утреннюю трель жаворонка, невидимого под облаками, услышать. Какое никакое, а все ж развлечение… Зимой — никого. Чисто и пусто… Только потревоженные глухим стуком копыт неожиданно с громким, даже кажущимся в звенящей тишине, грохочущим хлопаньем крыльев метнется вдруг в сторону ошалелая куропатка, едва различимая на фоне заснеженной степи. Но и ее следов на твердом снежном насте не разглядеть. Иногда далеко на горизонте вдруг на какое-то мгновение грязно-оранжевым пятном появится мышкующая лиса, но, увидев всадников, поспешит скрыться подальше: мало ли что на уме у людишек с их конями — лучше держаться от них подальше, шуба будет целее. В зимней степи, если посчастливится, можно увидеть стада сайгаков и даже табуны диких лошадей, но нашим всадникам не везет, что-то не попадаются они на пути. Не видно и хозяев степи — волков, пугающих степной мир своим воем; видать, отлеживаются по буеракам и яругам после ночной охоты. А вот зайцы-русаки, давно уже сменившие свои серые шубейки на более светлые и более теплые, довольно часто выскакивают чуть ли не из-под конских копыт.
