Святослав, князь курский - [4]
Кроме терема в городе, у Давыда Святославича был еще загородный дом, выстроенный на берегу Десны верстах в пяти от Чернигова, обнесенный высоким тыном из заостренных вверху бревен. Это был скорее не дом, а малая крепость. Но не просто крепость, а крепость с большим хозяйством, как часто водилось это у русских князей и бояр-вотчинников, крепость, в которой, к слову сказать, он бывал довольно редко, перепоручив управление домом и хозяйством огнищанину[15] Прокопию, мужу старательному и хозяйственному, который и о себе не забудет, но и княжеской выгоды не упустит.
Куда же направляются князья черниговские и переяславский в столь необычное время и со столь малой и к тому же почти невооруженной дружиной? Неужели они в таком малолюдстве решили поискать воинской славы? Нет, не за славой спешат князья русских земель, не подвигов они в кровавых сечах ищут. Спешат они в родовые вежи к половецкому хану Аепе, Осеневу внуку,[16] чтобы ряд рядить, чтобы пир пировать, чтобы для сыновей своих у половецкого хана невест сыскать. Еще по осени они с половцами о том урядились, сославшись послами и гонцами, потому и идут так свободно по чужой степи, защищенные за-коном гостеприимства и сватовства. И происходит это в январе месяце 6615 лета от сотворения мира или в 1107 год от Рождества Христова.[17]
А до этого, в том же году, но в мае месяце (новый год-то у славян начинается с 1 марта) приходил хан Боняк[18] на Русь с полчищами не-сметными. Под Переяславлем отбил несколько табунов у зазевавшихся табунщиков и с ними ушел в степь свою. Владимир Всеволодович в тот раз не успел дружину на ворога ополчить: слишком неожиданно и бы-стро действовали половцы — налетели, как смерч в знойный день, и тут же, сделав злое дело, растворились. Да к тому же, честно говоря, Владимиру не до них было: седьмого мая преставилась его благоверная супруга Гита, дочь английского короля Гарольда,[19] с которой он прожил тридцать семь лет душа в душу и которая нарожала ему восьмерых детей. Тут то ли покойную жену с надлежащими ей как княгине почестя-ми хоронить, то ли на треклятого и зловредного хана Боняка исполчаться[20]. Вот, пока переяславский князь был занят похоронами супруги, Боняк и воспользовался моментом…
Удача, как и стоило того ожидать, окрылила хана Боняка — не про-шло и месяца, а он со своей ордой уже снова около Лубна,[21] на Суле стоит. Причем, не один, а со старым недругом Руси ханом Шуруканом[22] и его донскими половцами. Однако удача не только окрыляет, но и лишает прежней осторожности. На этот раз половцы, считая себя не толь-ко в безопасности, но и хозяевами положения и занятых территорий, с грабежом окрестностей города Лубна не спешили, а раскинулись возле города на берегу реки лагерем. Возможно, и вежи свои собирались сюда переместить.
Владимир Всеволодович не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью и тут же оповестил о надвинувшейся беде великого киевского князя Святополка Изяславича и ближайших своих соседей: Олега Черниговского и братьев Владимировичей Смоленских, Вячеслава и Ярополка. А еще и Мстислава, внука Игоря Ярославича Волынского. Не успели половцы Боняка и глазом моргнуть, как русские полки, ведомые своими князьями, среди которых были и два старших сына Владимира Всеволодовича, Святослав и Всеволод, уже исполчившиеся, с развевающимися на ветру знаменами и прапорами,[23] нагрянули к Суле. И хотя день давно пошел на убыль, так как отбрасываемые тени явно указывали на шестой час, конные княжеские дружины прямо из походного порядка, даже не перестраиваясь, с ходу устремились в спо-койные воды Сулы и, вспенив их, сверкая на солнце обнаженным оружием, взбадривая себя боевыми кличами: «Киев!», «Чернигов!», «Смоленск!», «Север!», «Волынь!» и «Переяславль!» — врубились в половец-кие орды, которые, как напишут позднее русские летописцы, даже не успели построиться в боевой порядок.
Хан Боняк, не ждавший столь стремительного нападения, успел вскочить на подведенного ему нукерами коня, но не знал, что предпринимать, и только крутился на коне волчком да глядел во все стороны расширившимися от ужаса глазами. Другие ханы и того не успели сделать по своей беспечности и растерянно метались среди шатров на кривых, как печные ухваты, ногах. Паника вселилась в ряды половецких воинов, лишая их воли к сопротивлению. А русские конные крылья, состоящие из черниговцев и смоленцев, так как переяславцы, волынцы и киевляне, ведомые Святополком Изяславичем и Владимиром Всеволодовичем, находились в челе русской рати, уже охватывали половецкие орды справа и слева, отрезая от спасительной степи.
«Спасайся, кто может!» — все чаще и чаще стало звучать среди половцев, наводя пущий ужас и на без того расстроенные и паникующие толпы. — «Спасайся, кто может!».
Об обороне и сопротивлении уже никто не думал, каждый половец спасался, как мог: кто пытался поймать лошадь, чтобы на ней ускакать в степь, кто, наоборот, соскакивал с неоседланной лошади и, пригибаясь чуть ли не до земли, путаясь в полах полосатого халата, пытался добежать до спасительного тростника. Что тут было общего, так это то, что почти все половцы бросали оружие, как теперь уже ненужный им лиш-ний груз, мешающий бегу.
