Криминальная история христианства. Поздняя античность. Книга 2 - [46]
С одной стороны, у этих людей были заслуги в области благотворительности: они оказывали гостеприимство, устраивали настоящие приюты для странников, заботились о бедных, ухаживали за больными, помогали пленным и рабам. Тут и там проявлялась также определенная «культурная» активность, например: переписка книг, устройство библиотек — и все это, несмотря на то, что, как отмечал еще Гарнак/ Наг-nack, в теологии они были не слишком искушены. С другой стороны, уже императору Валенту в 370 г. пришлось законодательным порядком выступить против «лодырей в монашеских общинах» (monazontes) и распорядиться «извлекать их из убежищ и, согласно предписаниям, возвращать в родные места и к прежним обязанностям». Ведь профессия монахов, этих «христианских совершенств», «как никакая другая, предполагала наличие предельной глупости, лени и невежества» (Э. Штейн/ Е. Stein). Вопреки запрету императора Феодосия I, они вскоре бродяжничали повсюду, концентрируясь прежде всего в городах. Так, например, в александрийском районе Эннатон насчитывалось около 600 мужских и женских монастырей, «населенных, как ульи» (Север из Эшмуна). И правоверный Иоанн Златоуст осуждал этих бродяг, кочующих из города в город, равно как и еретик Несторий, который их за это даже отлучал от церкви. Власть же епископа, которому удавалось заручится их поддержкой, становилась практически неограниченной. Властьимущие, клир и государство использовали монашество в преступных политических целях, а монахи, похоже, охотно позволяли это вплоть до XX в. Ярчайший пример тому — Хорватское государство усташей, где монахи становились вожаками настоящих банд убийц и комендантами концлагерей. Они играли огромную роль в искоренении язычества, в разграблении и разрушении храмов, а нередко и во внутрицерковной борьбе. Их «одухотворенное существование» превращается в «жизнь против закона» (доминиканец Камело/ Camelot). Они просачиваются в города, становятся зачинщиками беспорядков, вмешиваются в догматические дискуссии, в церковно-политические дела, бунтуют против своих настоятелей: в лавре Св. Саввы — против Саввы или против Георгия. Но, пожалуй, еще чаще они подвергают нападкам епископов: в Константинополе — Павла I, Григория Богослова (Назианзина) и Иоанна Златоуста, который «часто» мечтал о том, чтобы «отпала надобность в монастырях, чтобы в городах воцарилась такая законность (eunomia), что никому не пришлось бы бежать в пустынь». Толпы монахов сражались под предводительством пресловутого аббата Шенуте, святого подвижника коптской церкви, под началом учителя церкви Кирилла и его дяди Феофила. «Недаром (!) папы и патриархи снова и снова обращались к монашеским кругам. Ведь они знали, что с помощью народных толп им легче оказывать эффективное давление на правительство». В большинстве своем они «на редкость примитивны», что окупается наличием у них такого аргумента, как «грубая сила». «Чем тверже они веровали, что их ведет Святой Дух, тем беспощаднее они сражались» (Вахт/ Bacht)>10.
На Востоке патриарх Александрии — это знаменательно и повлечет роковые последствия — меняет объект своих нападок. Для достижения своих целей ему нужны были хулиганы от религии. Монахи Нитрийской пустыни в Ливийской впадине, где, согласно Палладию, их обитало около 5 тысяч, в большинстве своем были приверженцами Оригена (кн. 1, стр. 147), а среди монахов Скетийской пустыни преобладали антропоморфиты, предпочитавшие трактовать антропоморфизм Библии буквально. Феофил, которого его доверенное лицо — пресвитер Исидор, сам заядлый оригенец, склонил на сторону этой фракции, поначалу вступил в контакт с монахами Нитрийской пустыни. Он протежировал их руководителям, четырем «долгим братьям», за исключением старейшего из них Аммона, фанатичного аскета, который прижигал каленым железом то одну, то другую часть своего тела и всячески избегал патриарха. Диоскора, который ему также противился, Феофил сделал епископом Малого Гермополиса, Евфимия и Евсевия — священниками и управляющими церковным имуществом в Александрии, и они оставались на этих должностях, пока чудовищная алчность патриарха вновь не погнала их в пустыню.
Еще в своем пасхальном послании 399 г. Феофил резко критиковал «антропоморфитов», которые представляли себе Бога в человеческом обличьи. После этого из Скетийской пустыни, из монастырей Пахомия Великого в Верхнем Египте они большими массами устремились в Александрию, сея всеобщую панику и угрожая убить патриарха, если тот не отзовет свое послание. Феофил, с одной стороны, прилежный читатель Оригена, а с другой — за свою страсть к власти и роскоши сравниваемый с фараонами, порицаемый за «поклонение золоту», «диктатор Египта», переметнулся в другой лагерь, так как общественное мнение все больше отвращалось от Оригена. Он заявил, что тоже ненавидит Оригена и damnatio*— давно решенное дело. Он стал пламенным защитником антропоморфитов и льстил разъяренным монахам-демонстрантам: «Смотрю на вас, и мнится, что вижу перед собой лик Божий». Он начал «чистку» Египта от оригенизма и даже развернул широкомасштабную антиоригенскую пропаганду, «настоящий крестовый поход» (Грютцмахер/ Griitz-macher). В 400 г. на синоде в Александрии он, бывший еще в 399 г. сторонником Оригена, предает анафеме его спорное учение, а заодно и его последователей, прежде всего «долгих братьев», за исключением Диоскора. В пасхальных посланиях нескольких следущих лет Феофил продолжает жесткую полемику, предостерегает от «кощунства», от «безумия», от «преступных заблуждений этой гидры всех ересей — Оригена», который уравнивает сатану и Сына Божьего. Феофил утверждал, что Ориген — слуга идолов, что он «унижает Христа и возвеличивает дьявола», что он «написал огромное количество пустых книг, в которых — лишь ничтожные слова и несуразный вздор», и «осквернил благоухание божественных учений своим зловонием». Феофил намешал столь чудовищный винегрет из цитат этого идеолога и своих собственных комментариев, что всем «правоверным» должно было стать дурно.
