Крик ангела - [36]

— Главное, помни, что ты «его малышка» и он тебя сильно любит, хотя вряд ли когда-нибудь признается. Ну, он такой, ты же его знаешь…

Она слушала, он был уверен. И слышала. И потихоньку тянула энергию, но как-то осторожно и даже почти робко, словно бы извиняясь. Но все равно тянула. Ну и ладно. Азирафаэль не стал закрываться, даже слегка помог, не так уж много ей и надо, если на то пошло. А силы — не благодать, их он и без Небес восстановит довольно быстро.

* * *

Глаза у Кроули оказались золотисто-карими, очень-очень светлыми, словно северный янтарь. И совершенно человеческими, с круглым совершенно человеческим зрачком посреди совершенно человеческой золотисто-карей радужки. Совершенно восхитительные глаза. Вот только…

— Ангел! — Кроули развернулся на звук и попытался поймать его руку. Поймал (Азирафаэль быстро подставил ее в нужное место, не дав промахнуться). Стиснул пальцы. Нахмурился с подозрением. — Ну и как тебе мои новые глаза?

— Они прекрасны. Впрочем, как и всегда.

— Ха!

Кроули моргнул, слегка расслабляясь. Уточнил:

— Сейчас ведь ночь, да? На улице тихо.

Его голова была повернута в сторону яркой настольной лампы, свет бил ему прямо в лицо, он наверняка чувствовал исходящее от нее тепло, может быть, потому и повернулся, пусть даже и неосознанно… Но зрачки золотисто-карих глаз не спешили сузиться в точку, оставались по-прежнему слегка расширенными, круглыми. Даже если посветить в них фонариком, они не отреагируют. Азирафаэль уже пробовал.

— Да, мой дорогой. Четвертый час пополуночи. Спи.

* * *

Когда Кроули открыл глаза в следующий раз, уже утром, зрачки его снова были вертикальными.

* * *

Азирафаэль уютно устроился в кресле рядом с диваном, перечитывая свой любимый «Веер леди Уиндермир» и в ленивой праздности размышляя о том, почему ему кажется смутно знакомой описываемая Уайльдом ситуация с обидевшейся на пустом месте героиней, которая решает вести себя намного хуже, чем она есть на самом деле[32], когда Кроули глубоко вздохнул и пошевелился, потягиваясь, а потом открыл глаза — пронзительно желтые и совершенно не сонные, с вертикальной стрелкой зрачка, сразу же сузившейся на свету.

— Доброе утро, ангел!

То, что Кроули окончательно пришел в себя и никуда уходить не собирается[33], было заметно сразу, по всему его облику и поведению заметно. Ухмылка его была самодовольной, подбородок гордо выпячен, и вообще он умудрялся возлежать на диване с таким видом, будто это трон, а сам Кроули — по меньшей мере наследный принц в изгнании.

— И тебе доброе, мой дорогой.

Азирафаэль аккуратно закрыл томик (первоиздание, естественно, с дарственными надписями: под безукоризненно вежливой убористой вязью от рассыпавшегося в благодарностях издателя — стремительно летящие строчки куда менее официального и более фривольного содержания, уже от автора) и положил его на придиванный столик. В конце концов, «Пьесу о хорошей женщине» он читал неоднократно и мог бы, наверное, пересказать слово в слово. К тому же он не хотел лишний раз злить Кроули: тот по какой-то непонятной причине испытывал к пьесам Уайльда отвращение чуть ли не большее, чем к творениям Шекспира, и был готов в любой момент донести до всех окружающих свое негативное мнение об обоих драматургах, даже если его никто и не спрашивал.

Вот и сейчас Кроули сморщил нос, ухмылка его стала шире и жестче, и он уже набрал в грудь воздуха, собираясь сказать что-то не слишком приятное, и даже руки на груди скрестил, устраиваясь поудобнее для долгой прочувствованной речи, и… тут его взгляд зацепился за рукав пижамы. И залип.

Кроули рассматривал черную клетчатую ткань какое-то время с непроницаемым выражением лица, потом осторожно и медленно выпустил воздух сквозь зубы. Снова вдохнул, также сквозь зубы. Провел пальцами по отвороту до воротника и обратно. Повертел рукой, рассматривая манжету.

И лишь потом заметил (подчеркнуто нейтрально-непроницаемым тоном, по-прежнему не поднимая глаз):

— Ангел…

— Да, мой дорогой?

— Она… черная.

Это не было вопросом, но Азирафаэль все же счел нужным ответить:

— Да, мой дорогой[34].

Пауза затянулась. Азирафаэль переложил одну из подушечек на кресле. Потом все-таки спросил:

— Ты думал, я тебе… сказал неправду?

— Ну… да. — Кроули смотрел на собственные коленки, обтянутые черной фланелью.

— Зачем?

Кроули пожал плечами, по-прежнему пряча взгляд.

— Не знаю. Тебе виднее. Ложь во благо и… и все такое.

Азирафаэль поджал губы.

— Как видишь, нет.

— Да. Вижу.

Какое-то время они молчали. Азирафаэль начал заново перекладывать подушки на кресле, на этот раз все, раскладывая их по довольно запутанной и даже самому ему не очень-то внятной системе[35]. В непонятных ситуациях Азирафаэль всегда начинал что-нибудь перекладывать, будь то книжки, подушки или даже огненный меч: он давно убедился, что это как ничто другое помогает ему успокоиться.

Потом Кроули спросил:

— Но… откуда?

— Из моего комода, мой дорогой[36].

На этот раз пауза была куда более долгой. Кроули теперь теребил пояс, по-прежнему не поднимая глаз и все больше алея скулами. Хмурился.

— Ангел… почему в твоем комоде хранится черная пижама моего… то есть