Крестник Арамиса - [2]

В момент знакомства с читателем нашему герою уже перевалило за девяносто. Его супруга, баронесса, давно умерла, оставив ему сына, — соседи из почтения называли юношу господином баронетом, хотя согласно аристократической иерархии он имел право лишь на титул шевалье, который мы ему и присвоим, не имея, в отличие от друзей его отца, никаких оснований льстить ему.

Старый де Жюссак держался еще твердо и прямо, когда его не мучила подагра. Это был крупный старик с мощной грудью, широкими плечами, массивным лысым черепом цвета кирпича и буйно пылающими щеками, привыкший жить на свежем воздухе и позволявший себе раблезианское поклонение богине-бутылочке.

Густые черные брови барона, нетронутые сединой, нависали тенью над глазами — лета, однако, не погасили в них живости, они так и сверкали огнем среди бурых морщин. Усы и борода, подобно изображаемым в старинных романах на лицах воинов-победителей, топорщились вокруг алчно разверстого рта. Плотный двойной подбородок соединял с тучной шеей лицо старого вояки (или деревенского Бахуса), которое отнюдь не являло рыцаря без страха и упрека и ни в малой степени не отражало преданности и благородства Жанны д’Арк, изгоняющей Генриха VI из Франции.

Что касается баронета, то бишь шевалье, Элиона де Жюссака, законного наследника вотчины Эрбелетты, то ему только что исполнилось девятнадцать. Он обожал отца, тот отвечал взаимностью. Когда старик смотрел на сына, лицо его, мрачное от морщин, словно покрытое тучами, оживлялось заботой и тревогой, и выражение нежности и умиления смягчало суровые черты… Самые разнообразные чувства волновали старого сеньора. Он то начинал скрести затылок, то щипал ухо, то чесал нос или тер подбородок, спрашивая себя: «Дьявольщина, что же мне делать с этим большим мальчуганом?»

Больше всего сеньор де Жюссак любил проводить время в нижнем этаже башни, о которой уже упоминалось в наших записках. Там мы его и найдем, в широком кресле-качалке, возле большого увитого плющом окна, выходящего на парадный двор.

Хотя уже почти столетний старик, этот неутомимый Немврод, при любых обстоятельствах, во всякое время года был одет так, будто собирался затравить оленя, загнать кабана, застрелить волка или поднять лисицу.

Сегодня, как, впрочем, и во все другие дни, на нем был просторный замшевый плащ, местами протершийся и почерневший от портупеи, и панталоны из толстого бурого сукна, скроенные по моде прошлого столетия. Серая полотняная рубашка, обтягивающая довольно выпуклый живот, выглядывала из-под плаща, украшенного кожаным поясом со стальной пряжкой. На столе лежала фетровая шляпа, выгоревшая на солнце и неоднократно омытая дождями, а рядом — хлыст, охотничий рог, нож и замшевые перчатки с широкими отворотами. Казалось, ревностный охотник сейчас помчится верхом в лес; вот только шерстяное одеяло, в которое были закутаны его нош, и пирамида подушек под ними, свидетельствовали о том, что подагра удержит его дома.

Владелец Эрбелеттов, впрочем, научился относиться к болезни с философским терпением. Страдания не мешали ему завтракать с отменным аппетитом, и теперь наступило между приступами время послеобеденного сна, когда лицо старика не выражало ничего, кроме удовлетворения от легкого приема пищи.

Было начало июня. Колокола в селениях, рассыпанных по долине, звали к обедне. Стоял изнуряющий зной. В Эрбелеттах еще отдыхали. Скотник, пастух и четыре мальчишки-пахаря с утра работали в поле, управляющий Требюсьен отлучился по поручению юного хозяина; и если бы не Маргай, служанка, выполнявшая всю домашнюю работу, а в настоящий момент мывшая посуду, мурлыча себе под нос народную песенку, если бы не лошадь, чей топот слышался на конюшне, не голуби, ворковавшие на крыше хлева, не куры, клевавшие что-то на «парадном дворе», не утки, с кряканьем возившиеся в канавках, замок походил бы на дворец Спящей Красавицы, о котором Перро только что написал красивую сказку.

Внезапно ворота конюшни распахнулись, и появился молодой человек, он вывел под уздцы славную молодую лошадку и с легкостью оседлал ее.

Несмотря на недюжинную силу, это был стройный и элегантный юноша с добрым и мужественным лицом, прекрасными белокурыми волосами, чистыми голубыми глазами, и с золотистым пушком на едва тронутых загаром щеках. На нем ловко сидел костюм для верховой езды, шитый из серого сукна и дополненный бурыми крагами и широкополой соломенной шляпой.

Шум разбудил барона.

Он выглянул из окна, и лицо его озарилось безмерной нежностью.

— Вы уезжаете, Элион? — ласково спросил он.

Молодой человек обернулся и снял шляпу.

— Сударь, — ответил он столь же нежно, сколь и почтительно, — не позволите ли вы мне посетить Шато-Лансон, чтобы проститься с мадемуазель Вивианой?

— О! Как я мог забыть! Послушайте, ведь сегодня эта юная девица покидает нас!

— Да, сударь. Она едет в Версаль — герцогиня Бургундская оказала ей честь, пригласив к своей персоне.

— Ну а как же, — пробормотал старик не без некоторой горечи, — господин де Шато-Лансон имеет прочное положение при дворе… Грех отказываться от такого предложения… Между прочим, господин де Шамийяр, этот угрюмый судейский, завоевал милость короля умением играть на бильярде. — И он дружески махнул рукой: — Ну, поезжайте, шевалье, и возвращайтесь скорее… Берегите Ролана… Не забывайте, что это лучшая лошадь в нашей конюшне.