Крепостной шпион - [4]

   — Да зачем же, Михаил Валентинович, — искренне ужаснулся подьячий, задирая острую реденькую бородку. — Мёртвым руки-то целовать!

   — Смотрю я. — подобрев в тепле, буркнул Удуев. — А ты чего подумал?

В пустом храме каждое слово, сперва, будто зависало в воздухе, а потом звонко билось о далёкие тёмные стены и многократно повторялось, утихая.

Подьячий быстро перекрестился. Только что в городе царила полная тишина, а теперь, совсем недалеко, будто отозвавшись на их странный разговор, загудели пьяные голоса. На ступенях шаркнули сапоги и в дверь загрохотали в четыре кулака. Подьячий перекрестился ещё раз.

Пьяные гренадеры легко могли вышибить дверь церкви. Ожидая скандала и драки, Удуев взялся было за рукоять сабли, но сразу отпустил. Гренадер, во-первых, было всего двое, а во-вторых они еле держались на ногах. Зелёные мундиры распахнуты, перчатки на руках полопались, головных уборов нет. Оба широко улыбались и были благодушны.

   — Впусти их, — приказал ротмистр, — пусть погреются.

Плечистые голубоглазые гренадеры сопели как малые дети, застенчиво оправляли на себе мундиры и звенели саблями. Перевязь на одном из них съехала и оружие весело между ног. Всё время, подвигающая саблю рука молодого офицера, сбивалась. В движении руки и сабли было легко различима непристойная игра.

По долгу службы, встретив подобную парочку, любой жандармский обер-офицер был обязан произвести арест и последующее дознание. Но жандармский ротмистр мог позволить себе смотреть на гренадеров сквозь пальцы. К тому же гренадеры не представляли опасности.

Оценив ситуацию, Удуев только кивнул в их сторону. Он вернулся к гробовым скамьям и, наконец, осмотрел найденных мертвецов. Осмотр не показал ничего нового. Судя по платью, замерзшие насмерть двое относились к низшему сословию. Никаких отличительных примет, за исключением широких порезов на лицах от его собственной сабли, никаких следов насилия. Оба молоды и даже в смерти хороши собой.

На безымянный палец женщины надето простенькое медное колечко-проволочка, какие в некоторых приходах используют за обручальные. А в кармане сильно вытертого овечьего тулупа нашёлся клочок бумаги, вырванный из книги — титульный лист.

   — Печать гербовая. Штемпель. — Поворачивая листок в негнущихся ладонях, приближая его к свету, сказал Удуев. — Не разгляжу я что здесь, не по-русски вроде. Писаря бы надо. Может ты грамотный? — обратился он к плечистому гренадеру, неподвижно подпирающему стену. — Грамотный, спрашиваю?

Гренадер вяло разомкнул глаза, подул в усы. Смысл вопроса дошёл до его сознания не сразу. Гренадер отрицательно мотнул головой.

Читать пришлось подьячему.

   — Латынь, — кривой и твёрдый палец почти проткнул мятую бумагу, — Апулей книгу написал «Золотой осёл» называется.

Гренадер оживился, глянул на ротмистра и хитро подмигнул.

   — Знаю я эту латынь! Неприличное чтение. Корнет Чибрисов в подробностях пересказывал. Подробности таковы, что в храме повторить не могу.

   — А на штемпеле что?

   — Написано «Бурса».

   — Духовное заведение?

   — Да вроде и нет, — чуть не подпалив листок от свечи, усомнился подъячий.

   — Не похоже. Фамилия такая известная, — прогудел гренадер. — Его Превосходительство новый дом поставили в четыре этажа. Говорят, с нечистой силой знаются.

Подъячий опять перекрестился.

   — Племянница у него красотка, — гренадер даже щёлкнул языком, припоминая разговоры в полку. — Белокурая богиня, эдакая! Не подступисся!

Гуляющие гренадеров в Санкт-Петербурге боялись.

Когда в августе у цыган сбежал медведь, и вся жандармерия северной столицы ловила опасного зверя, вынужденные ходить пешком чиновники нижних классов окрестили его штабс-гренадером в шубе.

С завершением очередной военной кампании солдаты возвращались в свои тёплые казармы, и тут добра не жди, то подерутся в центре города и разнесут вдрызг какую-нибудь дорогую лавку, то ввосьмером, забавы ради, поднимут небольшую карету и отнесут в овраг, то, размахивая саблями и обещая порубить каждого, кто плохо кровь за Отечество проливал, пешего чиновника насмерть перепугают.

Полиция не могла управиться. После доклада полицмейстера, на высочайшее имя, последовало предписание — часть полицейских обязанностей в Санкт-Петербурге передать жандармерии. Но единственный жандармский полк хоть и занялся уголовным следствием, во многом выполнял свои обязанности на военный манер. Арестованных офицеров долго не задерживали и, как правило, основная масса мелких дел дальнейшего развития не получала.

Вот и в ту ночь, освободившийся из гауптвахты, куда они попали после дебоша в кабаке, двое поручиков Измайловского полка Василий Макаров и Афанасий Мелков снова напились. До казармы шагать через весь ночной город далеко. Отогрелись в церкви, немножко протрезвели и, под нажимом настырного служки, опять на мороз.

Сияла луна. Ещё недавно такой огромный и чужой город-столица показался младшим офицерам тесным и родным. Хмель ударил в голову, и речь их сделалась напыщенно-гладкой.

   — Ты знаешь, друг мой Афанасий, хочу жениться.

   — Зачем тебе?

   — Пора. Хочешь, щас пойду и сделаю предложение? Мы с тобой свободные люди! Могу я сделать предложение сердца? — Рукой с зажатой в ней бутылкой, Василий Макаров показал на темнеющее впереди большое четырёхэтажное здание. — Ты знаешь кто там живёт? Там живёт некто Его Превосходительство отставной генерал, который и пороха-то никогда не нюхал. А у Его Превосходительства есть племянница белокурая богиня семнадцати лет, приданого 10000 дают не подступишься. Но я подступлюсь. Вот сейчас пойду и сделаю предложение, может она меня с первого взгляда полюбит.