Крепость - [162]

Шрифт
Интервал

Вторую ночь проспал кое-как, ворочался на скамейке, пялился на свет в окошке. В результате проснулся разбитый, даже зарядка не сильно взбодрила. Пошел к воде, позавтракал, оправился и решил начать поиски с первого сухого лаза.

Около пирамидки из камней включил фонарь, встал на колени, три раза плюнул через левое плечо – эту суеверную привычку перенял от отца, тот со смехом говорил, что на войне нехитрый обычай не раз спасал ему жизнь, чуть пригнул голову и полез внутрь.

Здесь не было глиняного пола, как в большой пещере, колени сразу же ощутили мелкие камешки и неровности известнякового пола, напоминавшего огромную персиковую косточку. Преодоленные промежутки пути нечем было измерить: рулетка, веревка – всё осталось дома в полевой сумке, расстояние приходилось прикидывать на глаз, но вскоре Мальцов понял, что разная скорость пройденных участков не позволяет определить их длину. Хорошо хоть взглянул на часы: он начал путешествие в восемь тридцать две. Ориентироваться оставалось только по времени. Каменная нора, которую он упрямо штурмовал, шла сперва четко на север, то немного расширяясь, то чуть сужаясь, но никаких опасных трещин, завалов или нависающих с потолка камней он не заметил. Настроил себя загодя: не поддаваться панике, тщательно осматривать путь впереди и лишь потом идти дальше, но здесь кругом был однородный бурый известняк, лаз в нем будто прогрыз некий доисторический жук размером с упитанного кабана – одна монотонная, уводящая в неведомое дыра. Устав, садился на попу, отдыхал, обязательно смотрел на часы, растирал саднящие колени, стертые, похоже, до волдырей. Он находился в глубине чуть более часа, а казалось-то – очень и очень давно, когда ход вдруг начал расширяться, и вскоре он смог уже идти, сильно согнувшись. В девять пятьдесят семь фонарь уткнулся в темноту – впереди открылся новый подземный зал. Невысокий, только-только встать и расправить спину – Мальцов почти доставал до потолка головой, – но всё же это был зал или подземная полость, где он почувствовал себя уверенней, где можно было вздохнуть полной грудью. Осветил его – те же структуры на потолке, что и в первой пещере: известняк и прожилки красно-коричневого и зеленого, тонкие, иногда сходящие на нет прямо наверху. Вытянутая полость продолжала линию основного хода, но через пятнадцать шагов сворачивала направо, забирая восточнее. Вспомнил карту, прикинул, что и река в километре от Крепости делала поворот на северо-восток – получалось, что ход шел в глубине пласта, повторяя изгибы реки? Но прошел ли он километр? Никакого опыта в подземной ориентации у него не было, поэтому решил, что все попытки привязаться к надземному ландшафту только запутают, и в очередной раз приказал себе просто продвигаться вперед. Перешел косой зал, завернул за угол, пространство там сужалось, образуя отнорок вроде увеличенной барсучьей норы, который заканчивался большим завалом. Мальцов принялся вылизывать стены светом, но не нашел ни одного выхода, кроме того, по которому сюда приполз. «Сухой-1» завел его в тупик. Снова, буквально сантиметр за сантиметром, осмотрел подземную камеру – ничего. Сухо, тихо, ни звука, отчего стало не по себе, даже хуже, чем в стиснутом стенами ходе. Подступающее смятение заставило его быстро развернуться и лихорадочно ползти назад. К одиннадцати часам он вынырнул из стены и рухнул на пол около сложенной пирамидки.

– И нахрена было ее складывать? – сказал громко и, не сдержавшись, заорал в полный голос: – Нахрена? Тупик! Тупик, Ваня, тупик! – И эхо обрушилось сверху так мощно, что он вжал голову в плечи, а потом, очухавшись, расхохотался нервным, лающим смехом.

Подобрался к воде, напился, вымыл лицо и перепачканные руки. Дошел до лежанки у входа, растянулся на сене; от обиды щипало в глазах, и сильно саднило в побитых о камни коленях. Тут, на привычном уже месте, долго приходил в себя, развалившись на спине, раскинув крестом руки, счастливый, что вернулся живым. Отлежавшись, через силу заставил себя встать и с упрямством насекомого полез в «Мокрый-1», решил отстрелять первый зал, чтобы потом перебираться в тамбур.

Здесь он намаялся по-настоящему. Ход был узкий, несколько раз Мальцов застревал так, что, казалось, не пошевелить ни рукой, ни ногой, но отдыхивался, вжимал живот и ввинчивался вперед, отталкиваясь локтями и мысками ботинок. Он весь вымок и перепачкался в вязкой и клейкой глине, скользя на животе, как угорь, но вскоре перестал реагировать на мокроту и холод. Сдавливаемый со всех сторон неумолимым камнем, понимая, что жизнь сейчас зависит только от его настойчивости, он потерял счет времени, продвигаясь на ощупь, иногда в полной тьме, отключая драгоценный фонарь. И опять ход расширился, и Мальцов смог сперва встать на карачки, а потом даже разогнуться и продвигаться в полный рост. Первое время чапал по мокрому полу, дважды провалился по щиколотку в студеный ручеек, но в какой-то момент вдруг понял, что вода исчезла, он просто пропустил щель, в которую она утекла. Ботинки меж тем безнадежно промокли, он присел на выступ в стене, отжал носки и растер ступни, пятки и пальцы, отчего идти стало чуть легче. Трижды ход резко поворачивал – налево, налево и направо, один раз он заметил в стене ответвление – сунулся в него и почти тут же напоролся на опасный завал. Крупные камни лежали друг на друге, едва сохраняя шаткое равновесие: потолок просел, здесь когда-то обвалился целый пласт известняка, и над головой Мальцов разглядел широкую и опасную трещину. Он поспешно попятился назад и вздохнул облегченно только когда понял, что счастливо унес ноги. Перевел дыхание, продолжил движение вперед, и еще долго вспоминал нависавшую сверху каменную плиту, лежавшую на обрушившихся камнях, – вдруг бы он нечаянно задел один из них? Наконец его усердие было вознаграждено, ход стал расширяться, и вот он уже вошел в огромную пещеру, где луч фонаря не добивал до противоположной стены.


Еще от автора Пётр Маркович Алешковский
Как новгородцы на Югру ходили

Уже тысячу лет стоит на берегах реки Волхов древнейший русский город – Новгород. И спокон веку славился он своим товаром, со многими заморским странами торговали новгородские купцы. Особенно ценились русские меха – собольи куньи, горностаевые, песцовые. Богател город, рос, строился. Господин Велики Новгород – любовно и почтительно называли его. О жизни древнего Новгорода историки узнают из летописей – специальных книг, куда год за годом заносились все события, происходившие на Руси. Но скупы летописи на слова, многое они и досказывают, о многом молчат.


Рыба. История одной миграции

История русской женщины, потоком драматических событий унесенной из Средней Азии в Россию, противостоящей неумолимому течению жизни, а иногда и задыхающейся, словно рыба, без воздуха понимания и человеческой взаимности… Прозвище Рыба, прилипшее к героине — несправедливо и обидно: ни холодной, ни бесчувственной ее никак не назовешь. Вера — медсестра. И она действительно лечит — всех, кто в ней нуждается, кто ищет у нее утешения и любви. Ее молитва: «Отче-Бог, помоги им, а мне как хочешь!».


Жизнеописание Хорька

В маленьком, забытом богом городке живет юноша по прозвищу Хорек. Неполная семья, мать – алкоголичка, мальчик воспитывает себя сам, как умеет. Взрослея, становится жестоким и мстительным, силой берет то, что другие не хотят или не могут ему дать. Но в какой-то момент он открывает в себе странную и пугающую особенность – он может разговаривать с богом и тот его слышит. Правда, бог Хорька – это не церковный бог, не бог обрядов и ритуалов, а природный, простой и всеобъемлющий бог, который был у человечества еще до начала религий.


Рудл и Бурдл

Два отважных странника Рудл и Бурдл из Путешествующего Народца попадают в некую страну, терпящую экологическое бедствие, солнце и луна поменялись местами, и, как и полагается в сказке-мифе, даже Мудрый Ворон, наперсник и учитель Месяца, не знает выхода из создавшейся ситуации. Стране грозит гибель от недосыпа, горы болеют лихорадкой, лунарики истерией, летучие коровки не выдают сонного молока… Влюбленный Профессор, сбежавший из цивилизованного мира в дикую природу, сам того не подозревая, становится виновником обрушившихся на страну бедствий.


Институт сновидений

Сюжеты Алешковского – сюжеты-оборотни, вечные истории человечества, пересказанные на языке современности. При желании можно разыскать все литературные и мифологические источники – и лежащие на поверхности, и хитро спрятанные автором. Но сталкиваясь с непридуманными случаями из самой жизни, с реальными историческими фактами, старые повествовательные схемы преображаются и оживают. Внешне это собрание занимательных историй, современных сказок, которые так любит сегодняшний читатель. Но при этом достаточно быстро в книге обнаруживается тот «второй план», во имя которого все и задумано…(О.


Владимир Чигринцев

Петр Алешковский (1957) называет себя «прозаиком постперестроечного поколения» и, судя по успеху своих книг и журнальных публикаций (дважды попадал в «шестерку» финалистов премии Букера), занимает в ряду своих собратьев по перу далеко не последнее место. В книге «Владимир Чигринцев» присутствуют все атрибуты «готического» романа — оборотень, клад, зарытый в старинном дворянском имении. И вместе с тем — это произведение о сегодняшнем дне, хотя литературные типы и сюжетные линии заставляют вспомнить о классической русской словесности нынешнего и прошедшего столетий.


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Дождь в Париже

Роман Сенчин – прозаик, автор романов «Елтышевы», «Зона затопления», сборников короткой прозы и публицистики. Лауреат премий «Большая книга», «Ясная Поляна», финалист «Русского Букера» и «Национального бестселлера». Главный герой нового романа «Дождь в Париже» Андрей Топкин, оказавшись в Париже, городе, который, как ему кажется, может вырвать его из полосы неудач и личных потрясений, почти не выходит из отеля и предается рефлексии, прокручивая в памяти свою жизнь. Юность в девяностые, первая любовь и вообще – всё впервые – в столице Тувы, Кызыле.


Брисбен

Евгений Водолазкин в своем новом романе «Брисбен» продолжает истории героев («Лавр», «Авиатор»), судьба которых — как в античной трагедии — вдруг и сразу меняется. Глеб Яновский — музыкант-виртуоз — на пике успеха теряет возможность выступать из-за болезни и пытается найти иной смысл жизни, новую точку опоры. В этом ему помогает… прошлое — он пытается собрать воедино воспоминания о киевском детстве в семидесятые, о юности в Ленинграде, настоящем в Германии и снова в Киеве уже в двухтысячные. Только Брисбена нет среди этих путешествий по жизни.


Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера “Лавр” и изящного historical fiction “Соловьев и Ларионов”. В России его называют “русским Умберто Эко”, в Америке – после выхода “Лавра” на английском – “русским Маркесом”. Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа “Авиатор” – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится.


Соловьев и Ларионов

Роман Евгения Водолазкина «Лавр» о жизни средневекового целителя стал литературным событием 2013 года (премии «Большая книга» и «Ясная Поляна»), был переведен на многие языки. Следующие романы – «Авиатор» и «Брисбен» – также стали бестселлерами. «Соловьев и Ларионов» – ранний роман Водолазкина – написан в русле его магистральной темы: столкновение времён, а в конечном счете – преодоление времени. Молодой историк Соловьев с головой окунается в другую эпоху, воссоздавая историю жизни белого генерала Ларионова, – и это вдруг удивительным образом начинает влиять на его собственную жизнь.