Кремниевый Моцарт - [5]

 Пардон за офтопик.

* * *

 Не помню, когда именно и при каких обстоятельствах из уст Варшавского впервые прозвучало слово "Япония". Оно могло прозвучать при любых обстоятельствах. В 1992 году, в разгар гайдаровских реформ, желающие продолжить научную карьеру за границей не особо привередничали.

 Нельзя сказать, что я безусловно относился к таким желающим. Я смотрел в будущее с преступным легкомыслием. Работал инженером в НИИ, проектировал цифровые схемы для "телевидения завтрашнего дня" (кажется, этот "завтрашний день" и по сегодня не наступил), получал от работы много удовольствия и мало денег, а проблемами материального и общекарьерного свойства почему-то грузился не сильно. Ими грузился за меня мой тесть. Он регулярно посвящал меня в свои планы устроить дочь, а заодно и зятя в какую-нибудь заморскую аспирантуру - то в Америке, то в Англии, то где-нибудь еще. Я выслушивал, кивал, но не придавал этим разговорам особого значения. Накануне отлета в Токио на собеседование он заглянул к нам, чтобы поучаствовать в выгуливании внуков.

 - Авантюра, конечно, - сказал он, глядя, как юная поросль скатывается с горки. - Но если вдруг что-то наклюнется, буду пытаться и вас пристроить.

 Я рассеянно кивнул и побежал вызволять сына, застрявшего в карусели.

 "Авантюра" через несколько дней обернулась готовностью университета Айдзу взять на работу не только профессора Варшавского, но и пятерых членов его команды впридачу. В команду вошли: Вячеслав Борисович Мараховский (многолетний ближайший сподвижник), еще два ученика из поколения помоложе и дочь с зятем. Месяцем позже к команде добавился Рафаил Аронович Лашевский, матерый электронщик с объединения "Светлана". Асинхроникой он никогда не занимался, но его участие призвано было усилить инженерную силу группы в преддверии долгожданной смычки с мировой индустрией полупроводников.

 Тогда казалось непонятным, с какой это радости провинциальный японский университет вдруг набирает такую прорву русскоязычного народу. Объяснилось уже после приезда, когда основатель и первый ректор университета профессор Тосиясу Кунии посетил с плановым визитом нашу лабораторию. Мы презентовали ему фотоальбом с красотами Санкт-Петербурга. Ректор посмотрел на обложку и вздохнул:

 - Переименовали… Очень жаль… Ленин был великий человек. Сталин извратил его учение. Он дискредитировал идеи социализма… Очень жаль…

 На лицах русскоязычных профессоров застыла неловкая улыбка. Когда ректор пожал всем руки и вышел, у кого-то вырвалось:

 - Он что, идиот? Не понимает?

 Нет, конечно, профессор Кунии не был идиотом. Совсем наоборот - он был всемирно известным ученым, выдающимся администратором и заядлым горнолыжником. Просто он принадлежал к романтическому поколению японских шестидесятников. К той его части, которая еще до всякой битломании успела очароваться Гагариным, собакой Лайкой и песней "Огонек". Слова "русский", "социалистический" и "хороший" для многих из этого поколения так и остались синонимами на всю жизнь. Возможно, профессор и в самом деле не понимал каких-то тонкостей - но внушительная русская колония с радостью простила ему политическую близорукость. Многотомное собрание Маркса и Энгельса в университетской библиотеке никому не мешало жить, работать и приумножать научные знания.

 1993 год был годом больших надежд. Только что открытый в старинном самурайском городе компьютерный университет - первый международный университет на Японских островах - виделся великим прорывом в светлое космополитическое будущее, нашпигованное новыми технологиями. Всяк попавший туда ждал от судьбы невиданных щедрот. Профессор Варшавский не был исключением. Асинхроника - его любимое, теперь уже взрослое детище - громко стучалась и царапалась в кремниевые двери. Казалось, уж теперь-то, когда старые синхронные подходы окончательно себя исчерпали, электронные гиганты должны наконец прислушаться к новым идеям из самого передового университета самой полупроводниковой державы. Масштабный промышленный проект рисовался воображению зримо и осязаемо. Оставалось лишь раскинуть удочки и дождаться клева.

 Я тоже был захвачен надеждами. Мне очень нравилось происходящее вокруг. Меня воодушевляла атмосфера великого прорыва, королевские условия для работы и высокое доверие. Я усердно штудировал труды патриархов асинхроники, дотошно вникал во все теоретические тонкости, азартно предвкушал участие в небывалом инженерном проекте - и совсем не догадывался, что у судьбы по этому вопросу есть свое мнение. Весьма и весьма отличное от моего.

* * *

 Говорят, что в Австралии раны и ссадины затягиваются быстрее. И наоборот, в каком-нибудь африканском болоте мелкая царапинка за пару дней превращается в гниющую язву. Таким существенным бывает влияние климата и вообще географических условий на организм. Удивительнее всего то, что влияние географии не исчерпывается организмом, оно охватывает и межорганизменные связи - иначе не объяснить произошедшего в Японии с моей семейной жизнью. То, что казалось еле заметными царапинками, за считанные месяцы вдруг распухло, раздулось, переросло в гангрену и похоронило к чертям собачьим то, что что казалось счастливым и незыблемым. В апреле девяносто третьего мы приехали в Айдзу, в августе стало понятно, что процесс необратим, а в январе я остался без жены, но зато с тестем и тещей.