Кремниевый Моцарт - [10]
Через три-четыре года после нашего приезда в Японию Варшавский уже понимал, что надеждам на скорое воплощение его идей в реальных инженерных проектах сбыться не суждено. Думаю, ему потребовалось немалое мужество для того, чтобы спокойно принять этот факт, открыто его признать и в дальнейшей научной работе отталкиваться от него. В последние годы в Айдзу он уже не так напирал на революционность своих подходов, все более уповая на смешанные синхронно-асинхронные методы. Пришел к концепции разделения схемы на два слоя, процессорный и синхронизирующий, и всячески эту концепцию разрабатывал. Вернулся к мажоритарной логике, которой занимался в молодости. Посвятил несколько статей входящим в моду квантовым логическим устройствам. К тому времени я уже далеко отошел от своей дипломной специальности, перестал вникать в техническую суть, перетолмачивал машинально и бездумно. Но ни на миг не сомневаюсь, что из его схем и тогда не исчезла ни гениальность, ни красота. Вот только дальше бумаги эта красота никуда не шла…
В 1998 году была предпринята последняя попытка пробиться из академических кругов в промышленные через токийскую фирму "Монолит", имевшую контакты везде, где только можно. Когда и из этой затеи вышел пшик, Ильич окончательно разочаровался в японском экономическом чуде и стал поглядывать в сторону исторической родины, где бурно рос и наливался соками разнообразный хайтек. А в начале двухтысячного - за два года до почетного препровождения на пенсию - неожиданно для всех уволился из университета Айдзу и перебрался в Тель-Авив. Там его научную работу взялся спонсировать какой-то местный мебельный магнат.
- Поехали, Вадик, с нами, - сказал он мне на отвальной как бы в шутку.
- Кто ж меня туда возьмет? - шутливо ответствовал я. - Прадед мой самарин…
- А мы тебе напишем "еврей по детям"!..
Летом того же года я навестил его в Израиле. Завез туда его любимых внуков и недельку погостил. Средиземноморский воздух пошел Ильичу на пользу. Загорелый, поджарый, третий год уже не курящий, он выглядел помолодевшим лет на десять - пусть седины в его волосах и сильно прибавилось. Я помню его пружинисто вышагивающим по приморской набережной. Пляжная майка, шорты, сандалии… Борцовская походка. И все та же победная ухмылка на правую сторону.
Май 2003, Тель-Авив.
После этого я видел Варшавского трижды. Раз он приезжал к нам в Айдзу доделать какие-то дела. Потом, когда я уже сам уволился и вернулся в Россию, он прилетел в Питер, чтобы забрать внуков в летнее путешествие на яхте по Эгейскому морю. Зимой 2003 года приехал похоронить мать. 23-го февраля того же года отпраздновал в Тель-Авиве семидесятилетие. А вскоре после этого узнал неутешительный диагноз.
Курил он всю жизнь. Бросал на мой памяти трижды - два раза безуспешно, третий успешно - но и бросив, продолжал сосать сигареты, вставляя их в рот "нештатным концом", что тоже едва ли шло на пользу здоровью. Так что в диагнозе, по большому счету, ничего неожиданного не было. А надежда все равно была. Потому что это был не кто-нибудь. Это был Виктор Варшавский. Казалось, уж он-то переборет и это.
Он продолжал работать и строить планы на будущее. Израильский хайтек к тому времени несколько сдулся, разгоревшаяся интифада тоже не способствовала росту высоких технологий, уверенности в наступающем дне не было ни с какой стороны - а он все так же корпел над схемами, все так же строчил статьи и в сотый раз пытался найти точки соприкосновения с японскими компаниями.
Мои сыновья летали к нему на лето еще дважды. На одной из последних фотографий он стоит с внуками, сам не похожий на себя: исхудавший, изможденный, с абсолютно белой головой. К тому времени он уже спал большую часть суток. А немногие оставшиеся часы посвящал науке. Работал до самого последнего дня.
В декабре 2004-го состояние его здоровья резко ухудшилось. Опухоль сдавила бронхи, не давала дышать. Срочно вызвали дочь, госпитализировали, сделали что могли в той ситуации. Больному полегчало. Казалось, подарено еще несколько месяцев.
Новый 2005-й год он встретил в своем тель-авивском доме с окнами на Средиземное море, в компании жены и друзей. Я встречал праздник в своей кронштадтской квартире - с новой женой, годовалой дочерью и обоими сыновьями. На следующий день мальчишки уехали к себе, а 2-го января рано утром зазвонил телефон.
- Вадик, - услышал я. - Ты не спишь?.. Папа умер…
Рядом с Виктором Ильичом Варшавским я провел одиннадцать лет. Половину моей взрослой жизни. Это гораздо больше, чем Андрей Иванович Кузнецов, мой архангельский прадед, провел на сцене с Федором Шаляпиным. Это даже больше, чем юная Луэлла Краснощекова провела рядом с Владимиром Маяковским. Раз уж им обоим хватило воспоминаний об этих встречах до конца дней, то мне тем более хватит надолго.
Дело тут даже не в том, что коренным поворотом моей судьбы - неожиданным, счастливым и всё определившим японским поворотом - я обязан именно Варшавскому. Оглядываясь назад, я всякий раз настолько поражаюсь неповторимой причудливости того, что по его милости со мной произошло, что впадаю в самую крайнюю степень фатализма, когда простая человеческая признательность готова уступить место осанне Генератору Псевдослучайного Промысла. Да простится мне этот компьютерно-теологический кентавр, здесь он уместен.
