Кремлевские тещи - [24]

На следующий день по делу организации выехала в Тулу моя жена, Ольга Евгеньевна. А ночью ко мне нагрянул наряд полиции во главе с помощником пристава и жандармским ротмистром. По-видимому, они ожидали сопротивления, потому что, когда я на стук открыл дверь, в квартиру ворвались два дюжих дворника, которые схватили меня. Лишь после этого вошли городовые, а вслед за ними — помощник пристава, жандармский ротмистр и кто-то в штатском из охранки. Убедившись, что я не собираюсь оказывать сопротивления, жандармский ротмистр приказал дворникам отпустить меня.

Обыск, продолжавшийся до утра, ничего не дал, — только и обнаружили они две старые прокламации, оказавшиеся на кухне, в кармане жакета жены.

Положение мое было не из легких. Я был уверен, что они не ограничатся моим арестом, а оставят в квартире засаду. Жена должна была вернуться из Тулы с уличающим нас обоих материалом. Как быть? Я решил использовать своих детей, спавших в маленькой комнате. Как только я вошел в их комнату, дети проснулись. Я успел сообщить старшей дочке Нюре, что необходимо предупредить мать, потому что мне и ей угрожает опасность. Дети — их было четверо — прижались ко мне, чуя недоброе. Младшая, Надя, вскочила ко мне на руки, обвила ручонками мою шею.

Я заявил полицейским, что не уйду из этой комнаты до тех пор, пока кто-нибудь из детей не будет отпущен к нашей близкой знакомой, Софье Липинской, и я не узнаю, что она возьмет моих детей на свое попечение. Они сначала было не соглашались, но я настаивал на своем. Дети еще крепче прижались ко мне, дрожа от волнения и холода, — они все были в одном белье. Жандармский ротмистр куда-то уходил звонить по телефону. Вернувшись, он отпустил старшую дочку. Я не сомневался в том, что о детях позаботятся, но мне важно было предупредить своевременно жену, — Липинская знала, куда она выехала. Вскоре дочь вернулась, по ее лицу я догадался, что все будет сделано». Трудно упрекать Ольгу Аллилуеву в супружеской неверности, ведь ее муж постоянно находился в тюрьме. К тому же свидания, даже краткосрочные, разрешали не всегда. Я думаю, что это понимал даже ее муж. Ведь его воспоминания изобилуют эпизодами, связанными с разлукой с семьей. Как и каждый нормальный человек, Сергей Аллилуев болезненно воспринимал эти разлуки. Вот один из таких эпизодов: «Со дня моего ареста прошло почти полтора месяца, а я не имел никаких сведений о жене и детях. О том же, что происходило на воле, мы были осведомлены через вновь арестованных товарищей, прибывших в арестный дом.

Однажды в последних числах февраля надзиратель сообщил мне, что на свидание пришла моя жена с детьми. Больше часа ожидал я вызова, затем стал беспокоиться. В четыре часа явился тот же надзиратель и объявил, что мое свидание с женой и детьми не состоится, потому что жандармский ротмистр, присутствие которого при свидании необходимо, отсутствует.

— Почему он не явился?

Надзиратель, улыбаясь, ответил:

— Сегодня ведь пятница, последние дни масляной недели. Ну, их благородие, как это водится, покушали сытно блинков по-московски — с икоркой и семгушкой, выпили рюмку-другую, — поэтому сладко заснули.

Меня такое спокойное философское рассуждение надзирателя взбесило, и я раздраженно крикнул:

— Тогда я разбужу его, сладко уснувшего!

Надзиратель, успокаивая меня, сказал, что попусту горячиться не надо, а жену и детей можно увидеть через форточку окна камеры — они скоро пройдут по двору, от конторы к выходной калитке. Тогда я взобрался на подоконник и действительно увидел понуро шедших жену и детей.

Я окликнул их, а они в ответ радостно замахали руками. Жена крикнула, что они ждали с двенадцати часов дня и больше ждать не в состоянии.

Я схватил в ярости табурет и побил все стекла окна. Поднялся переполох, товарищи по заключению стучали во все двери камер, требуя начальника, чтобы выяснить причину моего поведения.

Вскоре явился начальник. Он стал кричать на меня, грозить. Я лег на койку, чтобы немного успокоиться. Я был зол, и вид мой не предвещал, по-видимому, ничего хорошего. Начальник осмотрел окно. Убедившись, что многие стекла побиты, не сказав больше ни слова, начальник ушел.

Товарищи продолжали волноваться, сгорая от желания скорее выяснить причины моего возбуждения. Вскоре, оправившись от волнения, я через форточку передал им, что произошло. Тогда они вторично вызвали начальника и потребовали от него перевода меня в другую камеру, ибо в моей можно было простудиться. После долгих препирательств меня на ночь перевели в другую камеру. Утром явился прокурор. Остановившись в дверях камеры, он сказал:

— Я сожалею, что у вас не состоялось свидание с родными. Жаль, очень жаль! Однако я должен вам напомнить, что вы находитесь в российской тюрьме и не имеете права совершать необдуманные поступки. За битье стекол, за скандал вы будете отвечать по всей строгости закона.

Я ответил ему, что меня спровоцировали на такой необдуманный поступок жандармские власти, заставившие мою семью напрасно прождать в тюрьме целый день.

— Вам следует знать, — отчетливо произнес прокурор, — что отдельное лицо еще не является властью и отвечает за свои поступки само. Да, само… — повторил прокурор. Потом, уходя, добавил: — Я думаю, что тюремная администрация исправит ошибку ротмистра и предоставит вам возможность повидаться с семьей.