Кремлевские тещи - [23]

— Куда-то нынче водят вашего брата.

Вскоре вновь загремел засов.

— Одеваться! — сурово бросил старший надзиратель, остановившись в полуоткрытых дверях. — Ну, живей!

Меня повели по узким лабиринтам тюремных коридоров. Спустившись по лестнице вниз и миновав служебные помещения, я, наконец, оказался в большой, ярко освещенной солнцем комнате. За письменным столом, покрытым зеленым сукном, сидел жандармский ротмистр Лавров и что-то писал. Не поднимая головы, он произнес:

— Садитесь.

Я сел.

Прокурор, пришедший во время допроса и долго молчавший, вдруг спросил:

— У вас семья есть?

Я ответил, что у меня есть жена и трое детей.

Прокурор пожал плечами и удивленно произнес:

— Вы человек взрослый, культурный и так варварски относитесь к семье. Непостижимо! — воскликнул он. — Ваше молчание может печально отразиться на семье. Вы это должны понять… — Затем, понизив голос, прокурор продолжал: — Никто ничего не узнает. Вы назовете организаторов, и мы оставим вас в покое.

Слова прокурора возмутили меня, но я сдержал себя и продолжал молчать. Ротмистр Лавров протянул мне протокол и сквозь зубы процедил:

— Ничего, вы заговорите… В одиночку! — приказал он вызванному жандарму.

Я вновь оказался в камере. Нервы не выдержали. Меня охватила тоска.

В конце июня ко мне приехала семья. А в сентябре жена родила четвертого ребенка, дочку Надежду. Моя семья, таким образом, округлилась до шести душ. По этому случаю пришло время, как мне кое-кто советовал, «взяться за ум», утихомириться и сократиться в своих порывах. Но я, видимо, был слишком упрям, чтобы последовать «доброму» совету и думать лишь о своей семье. По укоренившейся уже в плоти и крови привычке, я по-прежнему продолжал оставаться бунтарем».

Вот именно потому, что Сергей Аллилуев не мог «сократиться в своих порывах», не считала нужным «сокращать своих порывов» его жена Ольга.

Когда Сергей Аллилуев писал свои воспоминания, он был уже стар, жизнь была прожита. Все результаты были налицо.

Еще в 1925 году Царицын был переименован в Сталинград (в отместку Л. Троцкому, именем которого была названа только Гатчина — городок под Санкт-Петербургом, где под руководством Троцкого были разбиты белогвардейские войска Юденича). Но в 30-х годах к Сталинграду присоединились Сталинск (Новокузнецк), Сталино (Донецк), Сталинобад (Душанбе), Сталиниси в Грузии, Сталинири (Цхинвали). Почему из всех автономных областей и республик только столица Южной Осетии удостоилась такой чести? Не потому ли, что Сталин по отцу действительно был осетином? Высочайшая гора в стране на Памире была названа пиком Сталина. Рядом появился и пик Ленина, но он был на 400 метров пониже.

Приближенные Сталина, кто из страха, кто из угодничества, изрядно потрудились в сотворении кумира. На XVII съезде Н. Бухарин называет Сталина «воплощением ума и воли партии». Г. Зиновьев первым строит цепочку «Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин», Л. Каменев сказал, что эпоха Ленина сменилась эпохой Сталина, А. Рыков назвал Сталина «организатором побед», К. Радек — «зодчим социалистического общества», Л. Мехлис — «великим кормчим», К. Ворошилов — «другом и оруженосцем Ленина», Долорес Ибаррури и Бела Кун — «вождем мирового пролетариата», да и С. Киров доклад Сталина на ХУЛ съезде назвал «самым ярким и самым полным документом, который нарисовал перед нами всю картину нашей великой социалистической стройки».

Восхвалять Сталина пытался и его тесть Сергей Яковлевич Аллилуев. Делал он это, несмотря на то, что, фактически, именно Сталин довел до самоубийства его дочь Надежду. Сергей Яковлевич старался припомнить те эпизоды из жизни молодого Сталина, которые должны были подчеркивать его ум и прозорливость. Иногда получалось смешно:

«Шел тысяча девятьсот первый год…

Сосо Джугашвили и Виктор Курнатовский готовили рабочий класс Тифлиса к первомайской демонстрации. Как ни конспиративно проводилась подготовка, о предстоящей маевке все же узнала полиция.

Нас предупредили: быть начеку! Мы чувствовали, что столкновений с полицией не избежать.

Настало воскресенье двадцать второго апреля. Утром я вышел на улицу. День выдался теплый, ярко сияло солнце. Я свернул на Кирочную улицу, миновал Верийский мост и поднялся к Головинскому проспекту. В конце проспекта, по направлению к району Веры, было много гуляющих. Среди них я узнал рабочих мастерских и депо.

Кое-кто из гуляющих был одет не по сезону: в теплые пальто и кавказские овчинные шапки. В таком же одеянии оказался и Вано Стуруа.

— Ты что, болен? — поразился я.

Вано приподнял шапку, улыбнулся.

— Здоров.

— Чего же ты оделся так?

— Сосо велел.

— Сосо? Зачем?!

Вано придвинулся ко мне и зашептал на ухо:

— Понимаешь, мне и другим товарищам предложено выступить во главе группы… Понимаешь? Значит, первые удары казачьих нагаек примем мы. Пальто и папаха смягчат удар. Понял?

— Понял.

— То-то же, умно ведь?

Это было придумано действительно умно, потому что полиция уже появилась. В каждом дворе Головинского проспекта и Дворцовой улицы были расставлены полицейские наряды».

Дети Аллилуевых принимали самое непосредственное участие в борьбе с режимом, об этом вспоминал их отец: «Вечером десятого января 1905 года у меня в квартире состоялось небольшое собрание бутырского районного актива социал-демократической организации. Обсуждался вопрос о выпуске и распространении прокламаций, посвященных кровавым событиям в Питере. Собрание поручило мне подыскать кого-нибудь из сочувствующих нам жильцов, чтобы принять на некоторое время прокламации и затем передать их по назначению. С помощью Софьи Липинской я договорился со студентами, мужем и женой Блюм, жившими в нашем доме, в том же подъезде, где и я. Они согласились по условленному паролю принять листовки. Доставка листовок была поручена рабочему Сергею Александровичу Чукаеву. Его предупредили, чтобы он ни в коем случае не заходил в мою квартиру.