Кремлёвские мастера - [4]

Старую Фроловскую башню предстояло полностью перестроить. Заново надо было рассчитать и соорудить надежные каменные платформы для тяжелых крепостных пушек на всех трех ее этажах. По замыслу великого князя пушки Фроловской башни должны были надежно прикрывать все подходы к Кремлю со стороны Торговой (Красной) площади.

Начиная стройку, Василий Дмитриевич видел в своих мечтах Фроловские ворота еще более торжественными и нарядными, чем знаменитые на всю Россию главные ворота Владимира — Золотые. Для этого замыслил Ермолин украсить со временем въезд в Кремль огромными скульптурами из белого камня: изображением Георгия на коне со стороны Красной площади и фигурой отважного воина Дмитрия со стороны Кремля в честь победы князя Дмитрия Донского над татарами.

Правда, о своих планах Василий Дмитриевич особенно не распространялся. Великий князь слушать ни о чем не хотел, пока не начнется перестройка стен. Зато нередко требовал князь подробного и точного отчета о расходах на стройку. Будто не доверял Ермолину, будто боялся, что утаит тот лишний рубль.

Бежали дни. Пока перекладывали фундамент башни и возводили стены толще прежних, наступил июнь. В середине месяца началась перестройка кремлевской стены от Боровицких ворот вниз к Москве-реке, к угловой Свибловой башне. Так повелел великий князь.

В обоих концах Кремля, на кладке стены и на перестройке башни, работа шла с величайшей поспешностью. Трудовой день начинался с восходом солнца, а заканчивался, когда уже смеркалось. Людей Василий Дмитриевич не жалел, но и сам целый день проводил на ногах, присматривая за всем, исправляя на ходу замеченные просчеты.

К 27 июня церковь при Фроловской башне была готова. Сам митрополит освятил ее. На торжественном молебне присутствовал великий князь.

Вечером в доме Ермолина пировали самые близкие друзья.

Стол ломился от всякой снеди. Из больших мис с янтарной ухой валил пар, а на блюдах вокруг лежали осетры двухпудовые, стерлядь волжская, утки и гуси жареные, бока бараньи с кашей, икра паюсная, огурцы соленые, яблоки моченые, оладьи с медом, кисели, морошка и клюква, в меду варенные. А в больших жбанах пенились пиво и хмельные меды.

В слюдяных окошках блестками горело закатное солнце и рассыпалось искрами на серебряных блюдах, на золоченых ковшах и чарах.

— Кушайте, други, — потчевал Василий Дмитриевич собравшихся, — не обессудьте, по простоте мы живем, без хитростей. Чем богаты, тем и рады…

С шутками, с прибаутками гости опрокидывали в себя чарки с густым, как кровь, заморским вином.

— Ай да хозяйка у тебя, Василий, уха сладка, варево гладко, а сама-то будто ягода…

В тот вечер Василий Дмитриевич пил меньше обычного и потому не хмелел, оставаясь все таким же, каким был рано утром на освящении церкви, — серьезным и чуть озабоченным, но с удивительным ощущением радостной легкости внутри. А когда порядком огрузневшие гости, пошатываясь, разошлись по домам, Василий Дмитриевич вышел в сад.

Ночная темень была полна шорохов и скрипов. Он не заметил, как забрел в самый дальний угол, к старой, похилившейся скамейке, заросшей со всех сторон густой крапивой. Присев на скамью и наконец-то расслабившись от напряжения большого и нелегкого дня, он впервые серьезно задумался о смысле и цели своей новой жизни, о том, что остается после смерти человека на земле и как вспоминают люди о давно ушедших пращурах. А к утру, когда потянуло с реки знобкой прохладой и небо совсем просветлело, Василий Дмитриевич накрепко утвердился в своем решении: «Правнуки наши редко будут вспоминать, кто и как торговал с Литвой или Крымом, кто и когда открыл новую гончарную мастерскую или срубил мельницу на быстрой реке. О наших временах станут в первую очередь судить по тому, как сберегли мы свою землю, как украсили ее, какое наследие детям и внукам передали».

Это утро принесло Василию Дмитриевичу окончательную убежденность в правильности своего нового решения: преступить отцовский наказ, навсегда покончить с торговлей и заняться украшением родной земли на радость людям, строением величественных храмов, крепостных стен, жилых хором.

Укрепившись в своих мыслях, Ермолин отправился, не заходя в дом, прямо на стройку, на ходу представляя, как со временем возведет из тесаного камня башни и стены такой красоты, что, глядя на них, почувствуют люди все величие духа, нерушимость и силу Московского государства. И чтобы скорее приблизить этот долгожданный час, был в тот день Василий Дмитриевич особенно лют и нетерпелив к работникам.

К концу лета стена от Боровицких ворот до угловой Свибловой башни была готова. Она сверкала на солнце своей чистой белизной. А от деревянной кровли над верхней боевой площадкой по-домашнему уютно пахло свежерубленым тесом.

Новая стена была выше старой, и это вызывало немалое удивление и разговоры среди многочисленных охотников полюбопытствовать и осудить всякое новое дело. Кое-кто стал даже поговаривать: напрасно-де поручили строительное дело Ермолину. Испортил он красоту Кремля. Вот, к примеру, князь Дмитрий Донской, тот не случайно ставил южную стену Кремля по самому низу холма, по берегу Москвы-реки. Делал так нарочно, чтобы вид на холм с его дворцами и соборами отовсюду был «зело красным». А ермолинские высокие стены, они, конечно, для дела хороши, но добрый вид на храмы кремлевские закроют.