Кремлёвские мастера - [3]

Ермолин слишком долго любовался открывшейся панорамой, и великий князь нетерпеливо повернул его за плечо. «Сюда смотри!» — он ткнул пальцем по направлению угловой Свибловой башни. Залатанная во многих местах деревянными щитами, кое-где разрушенная до самого основания, крепостная стена представляла убогое зрелище. Защитить город в этом месте она, конечно, не могла.

Правда, тот участок стены, который протянулся от угловой стрельницы вдоль Москвы-реки, выглядел получше, покрепче. Может, оттого, что огонь многочисленных городских пожаров добирался сюда реже, чем в другие места, эта стена казалась на солнце белее и наряднее прочих.

И опять, наверное, дольше, чем следует, загляделся Ермолин. В приземистые ворота Чешковой башни, что высилась как раз посредине стены, вползали, точно большие серые жуки, возы с различной кладью. Вот два воза сцепились, и сразу вокруг них забегали, засуетились маленькие человечки. А еще через минуту-другую донесся до Ермолина шум начавшейся потасовки, Даже стража, стоявшая за спиной князя и Ермолина, заинтересовалась происходящим. Вытягивая шеи, воины изо всех сил старались разглядеть, что там происходит.

Только великий князь остался безучастен к начавшейся драке. Не дожидаясь спутников, он заторопился вниз. Обогнув свой хозяйственный двор, мимо Соборной, мимо Ивановской площадей князь направился к противоположному концу города, к Фроловским воротам — главным воротам Кремля. Лишь у Вознесенского монастыря, расположенного неподалеку от ворот, князь на минуту задержался. Здесь за дощатым забором высилась недостроенная, обгоревшая при большом пожаре каменная церковь. Хотел князь что-то сказать, подумал минуту-вторую, а потом махнул рукой и пошагал дальше к воротам.

А по Кремлю уже пронесся слух, что великий князь сам пеш с малой стражей осматривает город. И со всех улиц и переулков заспешил народ. Кто просто полюбопытствовать, кто воспользоваться случаем передать просьбишку или жалобу князю, заранее написанную дьяком. Заторопились на улицу княжеские и митрополичьи бояре. Не ровен час кто из них понадобится князю, а может, скажет государь какое-нибудь важное слово, и останется для них это слово неведомо.

Когда великий князь и Ермолин подошли к Фроловской башне, там их уже встретила гудящая, кричащая, галдящая толпа. Увидев это людское скопление, великий князь вскочил на подведенного коня и ускакал прочь, бросив уже на ходу, что ждет Ермолина нынче вечером у себя в покоях.

Василий Дмитриевич, растерянный от свалившихся на него теперь забот, остался один в кругу шумящей толпы. Его о чем-то спрашивали, кто-то что-то говорил ему, а он, отмахнувшись от всех, пошел вдоль стены — от Фроловских ворот к Никольским.

Здесь, на задворках боярских усадеб и монастырских домов, было непривычно покойно. Остро пахло сырой разогретой землей и прошлогодними прелыми листьями. Из-за высоких заборов доносилось мычание коров, блеяние овец, квохтание кур, скрип колодезного колеса. Высокий женский голос звал какого-то Ваську-сорванца. Что-то натворил этот Васька, и теперь женщина грозила оторвать ему уши. Василий Дмитриевич вдруг весело рассмеялся: припомнил, как когда-то ему, мальчишке, надрал уши отец. Вместе с дружком Петькой утащили они тогда огромную тыкву. Выдолбили у нее середку, прорезали дырочки для глаз и рта, воткнули внутрь горящую свечу и темным вечером поставили у ворот. То-то напугалась и подняла истошный крик старуха соседка.

От этого детского воспоминания к Ермолину вдруг пришло чувство радости и ясного понимания, чем он должен сейчас заняться. Ускорив шаг, проулками заспешил к Ивановской площади, а оттуда уже вниз, под гору, к своему дому…

А еще через неделю-полторы началась у Василия Дмитриевича новая, полная хлопот жизнь. Надобно было договориться с хозяевами барж, на которых за сорок верст вверх по течению привезут камень; встретиться, отобрать и нанять лучших каменщиков; закупить чистую, без примесей известь. А в остальные свободные часы подготовить мерные инструменты и прочные, сбитые из тонких брусьев лекала.

Домашние шептались по углам, сокрушенно покачивая головами: «Видать, сам-то решил покончить с торговлей. От наследственного дела отказывается. Добром такое не кончится».

Порой тот шепоток долетал и до Василия Дмитриевича. Сперва разозлился, а потом и думать об этом перестал. Разве объяснишь понятными словами великую радость творчества, когда в постоянных раздумьях, сомнениях, мучительных поисках вдруг неожиданно открывается новое, никому не известное, что останется потом в памяти людей. Вот только нетерпение великого князя, присылавшего через день посыльных к Ермолину, мешало Василию Дмитриевичу сосредоточиться на своих замыслах так, как ему хотелось.

Наконец наступил жданный день 2 мая 1462 года. На рассвете прошел теплый дождь. И от этого еще зеленее стала трава вокруг и молодая листва на деревьях. Ермолину так и запомнился этот день — изумрудно-зеленым. После обедни приступили к перестройке главных кремлевских ворот — Фроловских и к закладке при них церкви святого Афанасия.

День выбрали не случайно. Ровно год назад покойный великий князь Василий Темный назначил главой всей русской церкви митрополита Феодосия. Именно сам назначил. А ведь до этого приходилось каждый раз просить разрешения на подобное избрание у византийского патриарха, да еще в придачу слать в Константинополь богатые подношения. В честь такого важного и знаменательного для всей Руси события при главных воротах Московского Кремля и заложил Ермолин новую церковь.