Кремлевские любовницы - [33]

И вот она снова попала в Кремлевку. Ее откачали. Едва-едва, но откачали. Татьяну стали мучить кошмары, тревоги, она впадает в депрессию, ей чудились странные вещи. Вытащивший ее с того света доктор Корчагин предложил обратиться за помощью к психиатру — пожилой еврейке. Вопреки ожиданиям, врач оказалась холодной и безразличной. Она чуть ли не открытым текстом сказала больной: «Что, с жиру бесишься?» Татьяна расстроенная пошла к своему доктору. Он как мог утешил ее, говоря о том, что нельзя винить эту женщину. Через ее руки проходит вся гниль нынешней власти, и особенно невыносимо общаться с женами партийных боссов. Эти крестьянские девки в коронах и соболях представляли из себя настоящий театр абсурда. В большинстве своем они были здоровы, больница же для них служила эдаким развлечением. Тем более, что меню здесь не уступало меню в ресторане «Националь». Среди них трудно было найти действительно умное, обаятельное лицо, даже красивые черты не могли скрыть неприглядной сути.

Пока Татьяна лежала в больнице, она порядком устала от бесконечных назойливых приставаний этих женщин, которые ради престижа постоянно искали знакомства с ней.

Татьяна очень тяжело пережила этот аборт. У нее пропал аппетит, пропало желание видеть людей и вообще жить. Она не могла найти оправдания для себя. Ситуацию усугубило и общество неприятных для нее людей, находившихся в больнице. Выписавшись, она уехала в Переделкино.

Татьяна всегда тяжело переживала непонимание, зависть, обращенную к ней. На одном из приемов, где она была вместе с Валей Серовой, до ее ушей донесся чей-то громкий шепот. Говоривший явно надеялся на то, что она это услышит: «Две продажные суки продали свою красоту и талант цековским холуям».

Только неимоверным усилием воли она заставила себя сдержаться. На всеобщее счастье заводная Валя этого не слышала. Иначе непременно бы устроила скандал, а может быть, даже и побила обидчика. Вот бы иностранцы повеселились.

Оскорбитель специально улучил момент и произнес свою бестактность так, чтобы не слышали мужья. Хотя, по правде говоря, они вряд ли чем-нибудь бы помогли.

Отношения с Борисом постепенно усложнялись. По вышедшему новому закону, незарегистрированные браки официальными не считались. А Татьяна с ним расписана не была. И желанием огромным посещать казенное заведение, называемое загсом, не горела.

Она не хотела уподобиться потоку молодоженов, терпеливо выслушивающих фальшивые напутствия чиновницы с равнодушным лицом, а затем по одному и тому же сценарию, под одну и ту же музыку надевающих обручальные кольца на пальцы друг друга. От всего этого ее коробило.

Как уже говорилось, единственным местом, где она отдыхала душой, были приемы в ВОКСе. Об одном из них она вспоминает так: «…когда подъехало много машин и мы все пошли через скверик, хлынул проливной дождь. Мы влетели в холл, отряхиваясь, хохоча, сама собой сложилась непринужденная обстановка».

Она любила общество «старых звезд». Татьяна искренне восхищалась великой русской певицей Неждановой и главным режиссером Большого театра Головановым, для нее они были образцом для подражания. Она считала их неповторимыми и недосягаемыми в величии таланта.

Однажды она разглядела в толпе присутствующих Владо Поповича. После короткого общения с ним ее долго не оставляла мысль, что посол уже давно перестал действовать от имени Тито — похоже, он сам заинтересован в близких отношениях с ней.

Это не огорчило и не обрадовало ее. Татьяна готовилась к гастролям по Югославии. Она знала: ее там ждут.

Но планам этим не суждено было сбыться. По каким-то невероятно нелепым причинам ей и артисту Иванову было отказано в открытии визы. Иванову потому, что он бог знает сколько лет назад был женат на иностранке, а Татьяне потому, что она уже в Югославии была. Берсеньев не находил себе места: с одной стороны, ломался спектакль; с другой — он понимал, кто и зачем устроил эти гастроли в Югославию. Татьяну же такой поворот дел избавил от лишних объяснений с Тито.

Как раз в это время ее мужа с группой журналистов отправили в Японию. Она еще и не знала, что в ее жизни наступил, быть может, самый романтический период.

Незадолго до поездки Борис устроил ей очередной неприятный разговор. Все сводилось к тому, что она должна быть осмотрительнее в высказываниях, повежливее в разговорах с государственными людьми и, в конце концов, она просто обязана вступить в партию!

Татьяну этот разговор только рассмешил. Конечно же, она не была настолько наивна, чтобы не понять, о чем говорит Борис. Но ей было очень трудно переступить через себя, уподобиться этим мерзким подобострастным физиономиям. Она хотела быть свободной в суждениях и поступках. Ее только радовало, когда Борис говорил, что она не такая, как все, «не наша». Она этим гордилась. Очень удивило и обидело Татьяну в этом разговоре то, что муж ничего не сказал по поводу отказа ей в визе. Именно об этом она тогда думала. Она смотрела на распаленного монологом Бориса и никак не могла понять, что же на самом деле на душе у этого человека. Ей виделась там пропасть, заполненная ложью и лицемерием. Эти два качества генеральной линией прошли через всю его жизнь.