Кремлевские кланы - [117]

Контакты с советскими гражданами для иностранцев в целом, а дипломатов в особенности были почти невозможны. Мы встречались лишь с соответствующими работниками Министерства иностранных дел, Консульского управления, Бюро по обслуживанию иностранцев, или Бюробина (сейчас Глав. УПДК), и отдельными писателями, артистами, учеными, которым разрешалось посещать приемы по случаю национальных дней. Почти одна и та же группа присутствовала на каждом таком приеме. Нашему послу госпоже Виджайлакшми Пандит как-то повезло быть приглашенной к госпоже Коллонтай. Я всегда сопровождал ее, а это был тот редкий случай, когда мы могли побывать у русской, которая родилась в аристократической семье и тем не менее пользовалась расположением Ленина. Она стала первой в мире женщиной-послом, когда Ленин назначил ее советским постпредом в Швеции. В квартире госпожи Коллонтай было много фотографий, в том числе одна с автографом Ленина, но ни одной фотографии Сталина. Из любопытства я спросил ее, почему у нее нет фотографии Сталина. Она сказала: «Сталин еще жив и здоров». Госпожа Коллонтай была уже больной и практически не выходила из дома. Ей помогала женщина-секретарь. Мне довелось повидать сына и невестку госпожи Коллонтай в 1987 году. Они высоко оценили мои отзывы о ней в своих книгах и речах.

Мы встречались также с советскими писателями и артистами по линии ВОКС — общества культурных связей с заграницей. Эту организацию возглавляла мадам Кислова. Она была жесткой женщиной и никогда не отступала ни на сантиметр от своей позиции, что бы ей ни доказывали. Я вспоминаю, что, когда Удай Шанкар со своей женой Амалой Нанди и маленьким сыном Анандой, ставшим сейчас известным хореографом, приехал в Москву в ноябре 1948 года, мы предложили, чтобы он выступил перед советскими зрителями. Но мадам Кислова согласилась лишь на то, чтобы представление состоялось в нашем посольстве, куда мы могли пригласить не больше ста человек. Мы тем не менее организовали концерт Удай Шанкара и его жены в посольстве, но на сто разосланных приглашений откликнулись едва ли сорок советских артистов и писателей.

Госпожа Пандит, естественно, была очень расстроена и обижена тем пренебрежением, которое советские власти проявили к одному из наших самых выдающихся артистов. Советские чиновники не только относились с безразличием к надеждам и ожиданиям людей, стремившихся дружить с ними, но были чужды нормальных человеческих чувств. Мадам Кислова не высказала ни слова извинения, сожаления или объяснения в связи с откровенной невежливостью в отношении человека, который был учеником великой русской балерины Анны Павловой. Госпожа Пандит сказала после этого, что не будет принимать случайных крошек, которые бросают нам с негостеприимного советского стола. Мы ждали, что советская сторона проявит немного больше понимания и симпатии в отношении Индии с учетом того, что наши страны никогда не конфликтовали друг с другом и что наш первый премьер-министр Джавахарлал Неру выражал симпатию, понимание и восхищение великой Октябрьской революцией 1917 года.

Нас, однако, обрадовал тот факт, что поздравление, которое госпожа Пандит направила по случаю 800-летия Москвы, не только было зачитано на торжественном заседании в Большом театре, но встречено горячими аплодисментами более 2000 присутствовавших.

С тем чтобы отрешиться от скуки дипломатических приемов и сплетен, мы часто ходили в балет, в театры, которые действительно были одними из лучших в мире. Билеты, однако, было достать нелегко, кроме как для послов. Но нам удавалось получать 2–4 билета на каждый хороший спектакль. Билеты были почти недоступны для простых советских людей, ими пользовались лишь привилегированные лица (и члены их семей) в партии и профсоюзах, известные артисты, ученые, крупные чиновники. Часто можно было видеть советских граждан, спрашивавших лишние билеты у подъезда Большого театра или МХАТа. И было какое-то чувство вины от того, что ты мог купить билет, а советские граждане — нет. Иногда кто-нибудь отдавал свой билет советским, они предлагали деньги, но мы вежливо отказывались.

Простые люди могли развлекаться в кинотеатрах, которыми была полна Москва. Однако уровень кинематографа был очень низким, и из каждых десяти фильмов стоило посмотреть, может быть, лишь один. Телевидения еще не было, и простому человеку было нелегко внести какое-то оживление в свою серую жизнь. Люди, особенно мужчины, много пили, часто можно было видеть пьяных, валяющихся прямо на снегу на улице или в сквере. Милиция забирала их, привлекала к ответственности за пьянство и хулиганство. Но это не мешало людям пить дома. Бывая, хотя и не часто, в гостях у артистов, писателей, профессоров, ученых, можно было видеть стремление хозяев поставить на стол все самые вкусные деликатесы, но еще больше русской водки, армянского коньяка, грузинского вина. Они ценили, когда принесешь им в подарок бутылку шотландского виски, джина или иностранные сигареты, которых не было в продаже.

Я купил подержанную машину, которой сам управлял. Советское министерство иностранных дел настояло, чтобы все дипломаты сдавали экзамен на право вождения автомобиля. Экзамена не сдал никто. Я отказался сдавать экзамен потому, что у меня были международные права. В МИДе мне заявили, однако, что, несмотря на это, я должен пройти экзамен. Я знал, что меня завалят, как всех остальных дипломатов, поэтому я попросил, чтобы они письменно подтвердили свое требование, переданное по телефону. Для них, видимо, было нежелательным представлять что-либо в письменном виде, и я продолжал управлять своей машиной. Настойчивость советской стороны объяснялась просто: местные водители докладывали бы по назначению о передвижениях дипломатов, и не нужно было бы привлекать дополнительных людей для слежки за нами. Иногда зимой я пытался пошутить — налепляя на букву «D» на номерном знаке машины кусок грязи, которая вскоре замерзала и скрывала ее. Русских, однако, это не обманывало, и они ездили за мной повсюду. Мне об этом сказали наши русские друзья, которым я сначала не поверил. Но когда я пытался проверить это, опробуя маршруты по разным улицам, я убедился, что они были правы. Когда я однажды подвозил нескольких русских друзей, нас остановил милиционер. Он попросил нас предъявить документы. Проверив мои документы, он вернул их мне. Но документы моих русских друзей он оставил у себя. Они начали протестовать, что существует конституция и у него нет права отбирать документы. Позже они мне рассказали, что им было сделано серьезное предупреждение «не якшаться с дипломатами». После этого нужно было быть более осторожным, заботясь не столько о себе, сколько о русских. Такой совет дала мне госпожа Коллонтай, и я следовал ее совету, хотя и выразил свое разочарование. Я сказал ей, что Неру указывал нам устанавливать дружеские контакты с советскими гражданами, и жаль, что советские власти этому препятствуют. Она сказала: «Подождите до лучших времен». Очень искушенный, мудрый и опытный дипломат, госпожа Коллонтай, вероятно, могла бы играть важную роль и при Сталине, будь у нее лучше со здоровьем.