Кремлевские кланы - [118]

Госпожа Пандит была разочарована. Она прибыла в Москву, полная доброй воли и стремления поставить индийско-советские отношения на прочную основу, однако с советской стороны было мало отклика. Она не скрывала своих чувств от западных корреспондентов, которые обычно встречались с ней примерно дважды в месяц. Советские журналисты не смели посещать иностранные представительства. Но им, очевидно, рассказывали обо всем иностранные корреспонденты, и они доводили это до сведения своего начальства. Возможно, этого и добивалась госпожа Пандит. Для ее нервов напряжение было слишком велико. Каждое утро она была в ужасном настроении. Но однажды она улыбнулась, и я отважился спросить: «Вы сегодня хорошо себя чувствуете?» Она ответила: «Да, но почему Вы об этом спрашиваете?» Я сказал: «Потому, что сегодня утром Вы никого не бранили». У нее было чувство юмора, и она рассмеялась.

За нами следили повсюду. Чем важнее было посольство, тем сильнее было за ним советское наблюдение. Наши телефоны прослушивались, наших русских служащих регулярно допрашивали, они должны были докладывать своему начальству все подробности. Занимаемые нами номера в гостиницах подвергались обыску в наше отсутствие. Не было никакой возможности уединиться. Москва в 1947 году представляла собой мрачный город, пронизанный атмосферой террора, недоверия и пренебрежением к правам и достоинству человека. К писателям, художникам, профессорам и интеллигенции в целом относились как к винтикам в машине, которая безжалостно перемалывала все и всех. Простым людям приходилось еще хуже, поскольку у них не было самых необходимых вещей. Упор делался на огромные многоэтажные здания, типичные для сталинской гигантомании, а не на дешевые квартиры для рядовых граждан.

Только после смерти Сталина, когда к власти пришел Хрущев, стали строить пятиэтажные жилые дома. Но в них не было лифтов, и люди должны были взбираться по лестнице пешком, а комнаты такие маленькие, что среди русских ходила шутка: «Хрущев сумел соединить все, кроме потолка и пола».

Берия. О Берии существует много рассказов, частично основанных на фактах, частично на вымыслах. Я слышал от самих русских, что всемогущий Берия мог проявить интерес к какой-нибудь девушке на улице или в магазине, «подобрать» ее и потом держать в его специальном доме для любовных утех. Он постоянно носил при себе пачку сторублевок, которые он предлагал женщинам, и даже драгоценности, «конфискованные» у тех, кому не повезло. Жен отрывали от мужей, дочерей от родителей — по прихоти и капризу Берии.

Я никогда не слышал подобных историй о Сталине. О частной жизни Сталина знали немногие. Сталин не был легко доступным человеком, он с подозрением относился ко всем, кроме одного-двух человек. Берия это активно использовал и часто сводил таким образом личные счеты, даже без ведома Сталина.

Я часто задавал себе вопрос, почему советский театр и балет были на таком высоком уровне, несмотря на подавление свободной мысли, особенно при Сталине. В основе большинства опер и балетов лежали старые романтические легенды, мифологические сюжеты, рассказы о подвигах великих русских царей и героев. Прекрасный пример тому — «Борис Годунов», «Бахчисарайский фонтан», «Каменный цветок», «Ромео и Джульетта», «Жизель», «Лебединое озеро». Это было парадоксально в условиях коммунистического режима. Но это давало выход чувствам и эмоциям более образованной части советских граждан, которые не имели возможности выразить их иными средствами. Они находили своего рода успокоение в этих романтических представлениях о прошлом великолепии, надеясь, что когда-нибудь они смогут достигнуть нечто подобное и при социализме.

Сразу на два вопроса (о личной жизни Сталина и процветании балета), поставленных Т. Каулем ответил сын старого большевика, А. Антонов-Овсеенко в книге «Театр Иосифа Сталина»:

«О горькой судьбе танцовщиц ансамбля Игоря Моисеева известно мало, однако то, что высокочтимые большевики пытались зачислить их в свой гарем, факт достоверный. Весьма влиятельные господа, в их числе личный секретарь генсека Поскребышев, требовали на гарнир к своим домашним банкетам девочек из ансамбля народного танца Игоря Моисеева, но получали от него решительный отказ…

…В середине тридцатых генсек увлекался известной балериной Большого театра. Как вспоминал И. М. Гронский, Сталин нередко возвращался от нее в Кремль в два — три часа ночи. Позднее ему приглянулась прославленная меццо-сопрано, исполнительница главных ролей в спектаклях Большего. Ее почтительно называли «царь-бабой» за эффектную внешность, редкую красоту. Осенью 1937-го на одном из кремлевских приемов, к ней подошел охранник и сообщил, что после концерта проводит ее к Вождю.

Певица содрогнулась. Нечистоплотный уродец он же вдвое старше ее!.. Как он смеет!.. Певица пожаловалась на свою судьбу сидевшей рядом Зинаиде Гавриловне, вдове Орджоникидзе, но… пошла. Неповторимо прекрасная царская невеста из оперы Римского-Корсакова попала в каменные чертоги генсека.

И вышла оттуда лауреатом Сталинской премии. Потом еще и еще раз получала эту премию. Под конец жизни Сталин зачислил народную артистку в партию. И труппа Большого театра, в который раз, подивилась щедрости Мецената.