КРЕМЛенальное чтиво, или Невероятные приключения Сергея Соколова, флибустьера из «Атолла» - [33]
– Импровизируем, Ефремова! – с этими словами Соколов открыл дверь.
Младший сержант Виктор Кострюков собирался продолжить работу в органах. Да не просто продолжить, а стать большим начальником. Он еще не решил, где именно. Может быть, в уголовном розыске, а может, по экономической части. Его весенний дембель пришелся на лето: с Кавказа из внутренних войск быстро не отпускали. Поэтому поступить сразу в милицейскую «вышку» не получилось. Надо же было погулять и похвастаться перед одноклассниками несколькими «колючками» – памятными знаками за службу в горячих точках. Зато Виктора с удовольствием взяли в милицию с сохранением звания. Благодаря не очень высоким, но весьма полезным связям отца – бывшего начальника райотдела – Витю определили в довольно спокойное место. Городскую прокуратуру. Преступников ловить он собирался потом, а пока на посту можно было готовиться к поступлению и штудировать учебники. Когда приемные часы заканчивались, дежурка горпрокуратуры становилась очень уютным читальным залом. А по выходным можно было даже кайфануть литературой художественной. В основном профильной, конечно. Агата Кристи, Эдгар По, Конан Дойль, Честертон, Сименон – Виктор налегал на классику детективного жанра. В ту субботу, когда в городскую прокуратуру заявились Соколов и Ефимова, Виктор как раз дочитывал «Мегрэ сердится». И, глядя на эту странную парочку, Виктору тоже захотелось сердиться. Посетители еще не начали говорить, но уже было понятно, что они очень наглые. Блондинка в короткой шубке, та вообще вошла в здание главного надзорного органа города на Неве как в ночной клуб: еще немного и бросит Вите свою шубейку, как гардеробщику. А среднего роста коренастый мужик в потертой кожанке и черной трикотажной шапочке смахивал то ли на средней руки экспедитора, то ли на «бригадира» тамбовской или солнцевской ОПГ. Мужик начал как-то странно двигаться: вроде и подпрыгивал, но ноги оставались на земле. Блондинка вертела головой, поворачивая взгляд от Виктора к своему спутнику и обратно. Не психи, конечно. Но люди явно не в себе. Ни Соколов, ни Ефремова не начинали разговор, надеясь на партнера. Импровизация как-то подвисала.
– Вы по какому делу, господа? – начинать пришлось Виктору. Когда социальный статус и цели посетителей были неясными, Кострюков предпочитал именно такое обращение. К словам «господин» или «госпожа» народ еще не привык и обычно хорошо раскрывался. Вот и мужик в шапочке поморщился и сразу заявил:
– Мы, товарищ младший сержант, не господа, а товарищи. И прибыли мы по делу чрезвычайной государственной важности. Чрез-вы-чай-ной, – отчеканил Соколов и незаметно выдохнул. Он все же сумел начать этот разговор.
– Сегодня выходной. Ждите до понедельника. А если у вас такое чрез-вы-чай-ное дело, то приемная ФСБ – на Шпалерной. Там круглосуточно.
Кострюков смотрел на посетителя и проверял свой ментовский камертон. Кажется, все правильно. Да, верно. Виктор почти гордился, что взял нужную ноту. Да, он такой. Вежливый, но властный. Непреклонный, но не высокомерный. Так и нужно общаться с гражданами, искренне считал младший сержант Кострюков. Случалось ему на Кавказе общаться и по-другому, так то на Кавказе. Но и там он никогда не «козлил» – не приставал ни к кому ради рапорта или плана. И если после начала комендантского часа какой-нибудь престарелый абрек появлялся на улице населенного пункта в поисках барана или внука, Витя не отводил его в «зиндан», а отпускал. Если, конечно, рядом не было офицера из новеньких или замполита. Был в Викторе Кострюкове нужный для карьеры в органах внутренних дел баланс между чувством справедливости и чувством страха. Вот у его армейского кореша Юрца Голованова такого баланса не было. Однажды тот взял и положил «дага» посреди села на землю. При детях и женщинах. Да еще и при отце. А делать этого не надо было. Даг в «зеленку» не бегал, жратву «братьям» не таскал. Юрец это прекрасно понимал и был уверен, что убивать его не будут. Его и не убили. Только однажды ночью Юрец заполз в палатку бухой и с отказавшими ногами. Кто-то ночью поднял его за руки, за ноги, подбросил вверх, а потом отпустил. Голову, правда, придержали. Голованов приземлился на камни с высоты двух метров и по ехал на дембель досрочно. Инвалидом первой группы. Чача в нем была и до полета: во всех, кто прослужил больше года, почти всегда была чача. Потом, видимо, в глотку влили еще. Прокурор из ЗакВО сильно не старался: село было мирное, «зачищать» его – себе дороже. И теперь Юра проводил время, преимущественно глядя на МКАД из госпиталя для ветеранов войн, что на Волгоградке. Витя, когда был в Москве, чтобы настроить друга на философский лад, притащил тому сборник хокку. Басё, Бусон, созерцание, самурайский дух. Думал, поможет. Через два месяца, когда Витя снова специально приехал в Москву, то застал Юрца в соплях. Голованов плакал.
– Шагает воин, осыпая с веток росу краем своего лука, – пробормотал он.
– Это что?
– Это Бусон, мля. Японский поэт. Ты же и притащил для поднятия духа. Очень про меня стишок. Воин ни хера не шагает, потому что не может. И с края моего лука, то есть с хера, никогда роса не закапает. Понимаешь, Витя, я даже трипак никогда не подцеплю!
