Кража - [39]

— Ну это его дело. Чего моей матери не хватает? Денег? Так я работать пойду. О куске хлеба, платьях, кофточках ей заботиться не придется. Заработаю.

— По-твоему, что же получается? Вся жизнь человека в куске хлеба, платье, кофточке? Твоя мать и сейчас от этого не страдает. Тут дело серьезней. Человеку одной сытой жизни мало! Так? Так!

— Ясно. Не хлебом единым, что ли? — Получилось упрямо и грубо.

Солдатов не ответил. Помолчал.

— Странная у тебя философия, — наконец сказал он. — С такой философией ты ни мать, ни себя не уважаешь.

— Но почему? — Юра сразу потерял уверенность. — Я только о том, зачем нам в доме чужак? Один был — ушел, и этот нам не нужен.

— Чего ты все за мать-то решаешь? Она, как я понимаю, не из тех, кто первому встречному на шею кидается.

— Не хватало!

— Не понимаешь ты в жизни ничего, — с укором сказал Солдатов. — Женщине без мужа… Неполноценная это жизнь.

— Разве одна она так живет? Гнездышко вить в ее годы смешно. Блажь все это.

— Тебе сколько лет? Пятнадцать? Скоро и у тебя будет семья. Тоже гнездышко вить станешь. Уже свое…

— Мать всегда будет со мной, — твердо произнес Юра.

— Конечно, будет, — согласился Солдатов, — но в няньках, бабушка будет. Для себя ее жизнь подлаживаешь. В бабушках она у тебя еще находится. Ты ей сейчас не отрезай жизнь, — посоветовал Солдатов. — Подумай об этом. Подумай как взрослый человек. Ты хочешь, чтобы мать до ста лет тебя обхаживала?

— Вы осуждаете меня? — серьезно, с какой-то новой интонацией спросил Юра.

— Скажи, кого ты любишь больше всего?

— Маму люблю, — ответил Юра неожиданно по-детски и сам устыдился этих простых слов.

— А если любишь, — сказал Солдатов, — то, наверное, и жалеешь. Ведь любви без жалости не бывает. Тем более к женщине, даже если она мама родная.

— Ну, жалею, — согласился Юра. И опять зло добавил: — А его ненавижу…

— Вот и возникает у тебя, дорогой, непримиримое противоречие в твоих чувствах. Мать ты любишь, жалеешь, а человека, который ей дорог, ненавидишь. Много ли радости от такой любви-жалости?

— А он, думаете, любовью пылает? — опять запальчиво спросил Юра. — Чувствует себя хозяином в доме. А какой он хозяин? Это наш дом! Мой и мамин.

— Это ваш дом, — согласился Солдатов. — Только дом, в котором живет неприязнь, даже ненависть, я бы не назвал домом. Это место, где ночуют, едят, хранят вещи, читают газеты. Но это не дом. Дом — это то место, где люди любят и уважают друг друга.

— Что вы все о моих чувствах?! — вдруг смутился Юра. — Я в них сам запутался.

— Да, — согласился Солдатов, — чувства — клубок тугой. Но чтобы дальше жить по-человечески, надо его распутать.

— Маме нужен человек, который и меня бы любил, — тихо ответил Юра.

— У него есть дети, как ты думаешь? — спросил Солдатов.

— Какие у него дети? — скривился Юра. — Бобыль он. Да и не нужны ему дети…

— А вот я было подумал, когда заявление принимал, что дети у него есть. Такая была странная минута. Я спрашиваю у него — дети есть? А он молчит, колеблется. Я повторяю вопрос: дети есть? А он опять не отвечает.

— Чего-то он хитрить вздумал? — сказал Юра.

— А он, дорогой мой, не хитрил. Он думал не о том, чтобы меня обмануть. В этом деле не обманешь. Он о тебе думал.

— Обо мне? — удивился Юра. — Это с какой стати?

— А вот с какой. Объясню тебе, растолкую. У Боровика, так сказать, юридически детей нет. И самое простое было для него так вот и ответить: — Нет, мол, детей. Но у человека, кроме формальных ответов, есть и неформальные, связанные не с анкетой, а с жизнью души. Вот он и колебался. Между нет и да. А да — это ты. Да, ты! Не перебивай! Ты чувствовал его всех меньше. Помнишь, как в бассейн он тебя устраивал, как уроками интересовался, как учил водить автомашину? Думаешь, делал он это для того, чтобы мать к себе расположить? Нет! Тебя он хотел склонить к себе. Потому что устал от одиночества. И ходил к вам домой не только ради матери, но и потому, что хотел почувствовать себя дома. Дома! Где есть и жена, и сын, и ужин, и газета, и тишина. Ты знаешь, какое самое опасное чувство, которое разрушает человека?

— Ложь! Страх! — ответил Юра.

— И ненависть! — добавил Солдатов. — Тебя ослепила ненависть. Ослепила от эгоизма, себялюбия… Ты мать не захотел с ним делить. Но ведь человек существо неделимое. И этому существу больно, ох как больно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона — это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона — это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу — с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой. Ведь ты возмутишься! По какому праву? Мы ведь личности! У нас ведь свои собственные души. Тебе пятнадцать лет, и то возмутишься. А матери твоей побольше. Думаешь, она не возмущается? Только ее возмущение — это боль. Тихая, молчаливая боль. Об этом вот и подумай. — Солдатов взглянул на часы. Было уже около четырех.

— Для этого вы и посадили меня к себе в «Жигули»? — вдруг удивился Юра.