Кража - [38]

— Так! Значит, побывал у него? — подытожил Солдатов и добавил буднично, как бы между прочим: — А ключи-то от машины зачем брал?

— Хотел по двору покататься, — равнодушно ответил он, но глаза все же невольно виновато отвел в сторону.

Солдатов других вопросов задавать не стал. И так было ясно: Тихий сказал правду, душой не покривил.

— Что мне за это будет? — спросил Юра как можно спокойнее, но голос сорвался.

— А ты на килограмм шоколада рассчитываешь? Щекотливую задачу ты мне подкинул. Будем думать, — обещающе, но строго ответил Солдатов. — Ишь умник выискался! Наживать — не наживал, а вещь разбить, в лепешку смять — это пожалуйста!.. Ведь хотел разбить?

Юра кивнул головой и смущенно поглядел на него. И вдруг словно взорвался:

— Ну что, все выудили? Тогда везите, допрашивайте!

— А я не допрашивать хочу, я хочу поговорить с тобой доверительно. Потому что больше того самого ключа, — черт с ним, с ключом, с ним все ясно, — меня волнует один человек в этой истории. Ты!

— А вы для Боровика здорово стараетесь. Наверное, он вам костюм без очереди сшил, — съехидничал Юра. — И вещи нашли, и меня в угоду ему к стенке прижали…

— Молод ты и горяч. С людьми не можешь ладить. — Солдатов крепко сжал его плечо и сказал: — Хочешь, я дам тебе хороший совет? Простой совет. Будь мужчиной. Будь мужчиной с товарищами, с друзьями, с врагами… У тебя есть враги?

— В школе вроде бы нет, — нехотя ответил он.

— А во дворе?

— И во дворе вроде бы нет, — растерянно, не понимая, к чему клонит Солдатов, выдавил Юра.

— Ну а в собственном доме? — твердо спросил Солдатов.

Юра помолчал и, освободив плечо, резко спросил:

— Можно мне уйти?

— Нельзя! — ответил Солдатов. — Сначала ответь на вопрос.

— Не буду я отвечать на этот вопрос, — решительно произнес он.

— Мальчик! Ты уже ответил на него. Так что уж лучше и не надо. Только он не враг тебе…

— А кто же? — запальчиво крикнул Юра. — Друг, что ли? Отец родной? Что вы все Боровика защищаете?

— А я и не защищаю. Заметь, я ни разу не назвал его, а ты все время вокруг этой фамилии вертишься. При чем тут Боровик? Можно подумать, что ты к другому бы иначе относился.

— Иначе.

— Ошибаешься, — сказал Солдатов. — Ты за мать ее судьбу решаешь. Раз тебе он не нравится, значит, мать должна другого себе человека найти, а ты посмотришь и оценишь. Так? Подходит ли он тебе?

— Ну почему…

— Эх! — Солдатов достал из пачки папиросу. Закурил. — Если бы в жизни было все так просто и все люди делились на родных отцов и заклятых врагов… — Он остановил машину за квартал от дома Калугиных и опустил оконное стекло. — Накурил я здесь прилично. Послушай, что мы здесь сидим в дыму, бензином пропахнем. Пойдем присядем где-нибудь на воздухе. Дождь уже кончился. Наверное, есть у тебя здесь свое заветное местечко.

Юра вылез из машины и нерешительно кивнул в сторону железнодорожного переезда. Сунув руки в карманы вишневой куртки, склонив непокрытую голову, Юра медленно шел рядом с Солдатовым.

— А я вас вспомнил, — сказал он. В его голосе Солдатов почувствовал расположение. — Вы зимой выступали в нашей школе, — пояснил Юра, — тогда еще говорили, как самопал у одного парня разорвался.

— Да, что-то было такое, — согласился Солдатов. — Это и все, что ты запомнил из моего выступления?

— Нет. О самопале я просто так, для ориентира. — Юра больше запомнил Солдатова совсем по другому случаю. В прошлом году он подъехал на мотоцикле к пельменной и, спрыгнув с него, быстро направился навстречу пьяному, который, размахивая перочинным ножом, набрасывался на ребят. Он что-то сказал ему, и пьяный, послушно отдав нож, пошел к милицейской коляске. Ребята тогда допытывали друг друга, какие же слова Солдатов сказал ему.

На насыпи, у большого штабеля шпал, они сели на ствол сломанного дерева. Пахло мазутом, дымком, долетавшим из железнодорожной будки, влажной пожухлой листвой. Юра молчал и носком ботинка медленно вычерчивал небольшие дуги на утоптанной траве. Молчал и Солдатов. Первому начинать разговор не хотелось. Чувствовал, что Юра настроен был сам выговориться до конца.

— А я знаю, почему вы со мной не согласны, — уверенно проговорил Юра и, не дожидаясь ответа, продолжил: — По инерции. Потому что у вас, у взрослых, мы всегда не правы, мы желторотые цыплята. Вот только сами своих ошибок не замечаете. Категоричны…

— Не понял тебя. С чем не согласен? Что ты хочешь этим сказать? — Он испытующе посмотрел на Юру.

— Вы еще не знаете, какой он: пришел, увидел, победил. У него все на деньги измеряется. И машина, и ценности, и всякое барахло. — Голос его звенел от напряжения. — А мать моя тоже на тысячи измеряется?

— Ты опять об этом? Как тебе не стыдно? — В голосе Солдатова звучало нескрываемое сожаление. — Ну и циничный же ты экземпляр. Разве можно отношения взрослых людей рублями измерять? — проговорил он строго и заметил, что нескрываемая ярость в Юриных глазах медленно потухла.

— А взрослым можно? А он не цинично поступает? За полторы сотни и меня купить собирался, — он с отчаянной решимостью смотрел на него.

— Как так?

— Мопед купить обещал…

— Я бы не стал.

— Вот видите…

— Не стал бы, — повторил Солдатов, — заигрывать с тобой не стал бы. Но ты ведь не допускаешь другого варианта. Ведь мог он и от чистого сердца. Мопед же — твоя мечта? И насчет денег ты не прав. Он не такой человек. Знаешь, мне часто приходилось видеть потерпевших… А он вошел в разгромленную квартиру, походил по комнатам и сказал: «Жаль, конечно, но что делать…» И деньги и ценности у него не от жадности, не от скопидомства. Они ему от двух теток остались. И о рублях он не думает.