Край безоблачной ясности - [7]

Сосуществование различных пластов — это еще один из характерных факторов мексиканского своеобразия, сформировавшийся особым ходом истории; в последние десятилетия с наступлением интенсивного капиталистического процесса оно приобрело особенно драматические, острые очертания.

Машина прогресса двигалась столь лихорадочно, что на обочине своего пути она оставляла нетронутыми пласты вековой отсталости, нищеты. Материально-технический прогресс не был в силах искоренить пережитки феодализма и даже колониального средневековья; в современной структуре Мексики наслоились разные эпохи и цивилизации. В одном хронологическом срезе сегодняшней жизни встречаются тростниковые лачуги и небоскребы; индейцы, питающиеся соком магея, сохраняющие верность языческим обрядам, и элита, пользующаяся благами новейшей техники и комфорта.

Напластование в Мехико самых разных этнических, исторических, социальных, бытовых, культурных слоев, переплетение самых разнообразных форм сознания — вот что потребовало от писателя дотошной художественной инвентаризации действительности, дотоле еще не находившей литературного воплощения, перенасыщенности изображения.

«У тебя нет памяти, потому что все живет одновременно», — вот ключевая формула, заявленная вначале и повторенная в конце, дающая представление о сосуществовании в одном времени прошлых, неизжитых эпох. Затем она реализуется в зрительном пластичном, и тоже барочном, образе центральной улицы Мехико — проспекте Хуареса, по которому писатель заставляет двигаться главные фигуры мексиканской истории в обратном направлении, вспять к истокам. Недавних лидеров революции сменяют образы людей XIX века, и так дальше, пока эта галерея не завершается фигурой завоевателя Мексики — Кортеса, покорившего в 1521 году столицу ацтекской империи Теночтитлан. Эта красочная словесная фреска вызывает в памяти другую — живописную фреску Диего Риверы «Воскресный сон в Аламеде». На этой росписи, украсившей стену отеля «Прадо», также представлена галерея исторических персонажей. На обеих фресках — словесной и живописной — в небольшое городское пространство втиснуто множество фигур; плотная заселенность создает ощущение образной перенасыщенности, утяжеленности.

Барочная изобильность господствует и в завершающем монологе, воспроизводящем не только исторические, но и социальные срезы Мехико, олицетворенные его многочисленными персонажами: «Это город Габриэля, пригоршня канализационных люков, это город Бобо, выросший из испарений и миазмов, как кристалл из раствора, это город Либрадо Ибарры, воплощение безмерной скоротечности, это город Теодулы Моктесумы, завороженный остановившимся солнцем… это город Федерико Роблеса, детище поражения и насилия, это город Родриго Полы, барахтающийся в воде…»

В ряду художественных средств, к которым прибегает Карлос Фуэнтес, важное место занимает символика (по признанию самого писателя, в этом романе она выступает «слишком уж обнаженно»). Символом, и притом многозначным, является заглавие романа. «Край безоблачной ясности» — это апокрифический возглас испанских конкистадоров, пораженных чистотой и прозрачностью воздуха на мексиканском нагорье Анауак, где они встретились с отчаянным сопротивлением коренных обитателей страны. Возглас был повторен великим немецким ученым и путешественником Александром Гумбольдтом, с восхищением рассказавшем о Мексике в начале XIX века. Столетием позже те же слова, как некий пароль, появляются в «Видении Анауака» — эссе, принадлежащем Альфонсо Рейесу. И наконец, они были подхвачены официальной пропагандой: «Ваша любимая радиостанция ведет передачи из края безоблачной ясности»… В заглавии книги соединились и напоминание о славной традиции, и горькая насмешка над нею, превратившейся в расхожее клише, и саркастический намок на отнюдь не безоблачную, но скорее смутную и удушливую атмосферу современной мексиканской столицы.

Символический характер имеют и некоторые ответственные эпизоды романа. Таков пожар в особняке Роблеса — пожар, жертвой которого становится Норма. Реалистически мотивированное, это событие заключает в себе своего рода высший смысл: искупительное жертвоприношение, к которому, следуя древним ацтекским законам, взывает старая индианка Теодула.

В символическом плане следует рассматривать и несколько неожиданное нравственное возрождение разорившегося в результате финансового краха Роблеса. Возрождение это по замыслу автора оплачено двумя смертями, совпавшими по времени: неизвестного ему юноши Габриэля и его молодого друга Самаконы, в котором он так и не узнал собственного сына. Зрелище бессмысленной виоленсии приводит Роблеса к потрясению; он переживает катарсис. Роблес вспоминает собственное преступление — убийство рабочего вожака Фелисиано Санчеса, которого он убрал со своего пути. Автор заставляет усомниться Роблеса в собственной правоте, устыдиться своего прошлого. Для Фуэнтеса Роблес — это блудный сын народа; с его возвращением в лоно народной жизни Фуэнтес связывает и собственные надежды на очищение и обновление революционных идеалов.

Иной вопрос — насколько были обоснованы эти надежды, насколько были способны реальные, а не символические роблесы осознать свои ошибки и раскаяться в своих преступлениях? Беспощадный ответ на этот вопрос дал сам Фуэнтес в следующем своем романе — «Смерть Артемио Круса» (1962), хорошо известном советскому читателю. Герой этого романа во многом сходен с Федерико Роблесом: он тоже благодаря революции выбился из низов, стал одним из «капитанов» капиталистической Мексики. Но теперь уже автор не питает никаких надежд на его «исправление»: Артемио Крус не только глубоко преступен, но и бесповоротно обречен, как и вся капиталистическая система, им представляемая. И сам он произносит себе приговор.