Краткие вести о скитаниях в северных водах - [106]
Анализ слов, помещенных в словаре, показывает, что знаком долготы обычно передавалось русское ударение: мэсэцу "месяц", йнэ "иней", горото "город", пасйня "пашня". Однако в некоторых случаях наблюдается удлинение звука при выпадении таких фонем, как "л" или (губно-зубной) "в", отсутствующих в японском языке: моония "молния", соокоой "шелковый", доогота "долгота".
Запись иностранных слов силлабическими графемами связана со многими трудностями, которыми и объясняется искажение ряда слов. Наибольшие трудности представляет транскрибирование таких фонем, которых нет в японском языке, как "л", "ж", "з", "ч", "ш", "щ", "ы". Ограниченная возможность передачи катаканой многообразия звуков русского языка ведет к тому, что такой интересный памятник, как описываемый словарь, представляет для изучения фонетики русского языка того периода меньшую ценность, чем ценность, какую представляют для изучения старой японской фонетики русско-японские и японско-русские словари, составленные в России, как, например, упоминавшиеся словари Андрея Татаринова и Гондзы или словарь Ф. И. Янковича[796], в соответствии с японскими произношением, существовавшим в то время в определенных районах страны.
Несовершенством японской транскрипции объясняются и заблуждения некоторых исследователей в области языкознания. Так, например, в своих весьма интересных работах проф. Мураяма Ситиро, по нашему мнению, переоценивает значение описываемого словаря для изучения старой русской фонетики, в частности фонетических провинциализмов.
Разбирая русскую фразу, записанную в памятнике японскими графемами как *** — (покоруно бураватарусутоэ), что, несомненно, значит "покорно благодарствую", он расшифровывает ее как "покорно брюхо толстое"[797], в словаре дан перевод — готисони наримас, т.е. "благодарю за угощение", и действительно, "покорно благодарствую " могло быть сказано и в этом значении. Эта ошибка в значительной мере объясняется тем, что слог го в слове "благодарствую" по аналогии с другими подобными случаями, как, например, в словах сево (всего), тёва (чего), передан слогом ва.
Местная лексика, несомненно, влияла на русский язык Кодаю. Особенно сильно сказывается влияние восточно-сибирских провинциализмов. И это вполне естественно, поскольку он дольше всего жил в Иркутске. Этим объясняется присутствие в словаре таких чисто сибирских слов, как сопка, падь, гаркай (покличь, позови), барабара (землянка, употребляется главным образом на Камчатке, зарегистрировано в словаре Даля), погода (в смысле "ветер", "буря"), ушкан (заяц), шибко, судачки (рыба терпуг, но не судак), камбалушка (лаг), мизгирь (паук) и т. д. Отражалось, кончено, и местное произношение: неба (небо), Чо (что, чего), ись (есть, питаться), робить (работать). Однако необходимо отличать случаи неточной-передачи фонетики средствами силлабических графем от влияния местного произношения.
Видя в большинстве подобных случаев влияние местного произношения, проф. Мураяма, возражая в означенной выше статье против моего объяснения искажений русских слов в записанной Кбдато песне "Ах, скучно мне на чужой стороне"[798] ссылается на отсутствие в японском языке ряда фонем русского языка и трудности, связанные с передачей их японской катаканой, и заявляет, что в записи слова "чужой" как цудзой логичнее видеть отражение местного диалекта, а не что-нибудь иное[799]. Между тем Кодаю никогда не бывал в местностях, для которых характерно "цоканье", и поэтому не мог воспринять такого произношения. Кроме того, во всех прочих случаях звук "ч" передан с максимальной точностью, которую допускает японская транскрипция: тисутой "чистый", рэтика "речка", тясы " часы", пуратето " плачет", тяй "чай", уэнтяти "венчать", терной "черный". Можно указать лишь на два-три случая, когда он спутал "ц" и "ч", но тут предпочтение отдано звуку "ч": нодзинити (ножницы), тинка (цинга), горинити (горницы). Кстати говоря, слово "чужой" ближе всего передается именно как цудзой, а не как тюдзей.
Хотелось бы в связи с восприятием и передачей японцами того времени звуков русского языка остановиться еще на одном вопросе. К большинству русских слов, начинающихся с "р", в "Кратких вестях о скитаниях в северных водах" добавлены препозиционные "о" /во/ или "а", а иногда и "и": /в/ оросоо "рассол", оропотиника "работник", ородзовой "розовый", оросия "Россия", арэппа "репа", аракка "рак", арауно дзэнсутой "равноденствие", ирэйто "лето" и т. д.
Такой же факт отмечает В. Н. Горегляд в предисловии К словарю "Канкай ибун"[800]. По его подсчетам, препозиционные "о" или "а" добавлены к 75% русских слов, начинающихся с "р". Однако нам кажется, что неправильно искать объяснения этого явления во влиянии монгольского языка, исключающего начальное "р". Если даже согласиться, что "испорченное название России заимствовано японцами у монголов"[801], то этим нельзя объяснить появление "о" или "а" в других словах с начальным "р", которые попали в словарь не из монгольского языка. Не правильнее ли допустить, что в этом сказывается свойство самого японского языка, который точно так же, как и монгольский, не знает начального "р". Достаточно просмотреть любой японский словарь, чтобы убедиться, что нет ни одного исконного японского слова, которое начинается с "р". Кроме того, японское "р" — мгновенное и недрожащее, тогда как русское — длительное и дрожащее. Японцы принимали длительность русского "р" за наличие добавочного слога в слове и интерпретировали этот слог то как "о", то как "а". Это вполне согласуется с точкой зрения Кацурагавы Хосю, который, объясняя появление "о" или "а" перед "ро", писал: "При произношении слога "ро" язык так заворачивается, что слышится, как будто впереди имеется звук "о", поэтому у нас Россия и произносится Оросия"
