Краткая книга прощаний - [7]

Кардинал

Потопа ела шоколад и плакала. Второй день, как ушел от нее очкарик. Какой-никакой, а душой привязалась.

Осталось от него в холодильнике три бисквита, сумочка спортивная и одеколон «Кардинал».

— Не густо, — думала Мариша, — но у одеколона название хорошее, да и бисквиты на дороге не валяются.

Чума

Мариша Потопа заболела. С работы звонят и спрашивают:

— Чем заболела?

А Марише так горько было, что сказала она, что больна чумой.

— Ни хрена себе, — ответили в трубке и дали отбой.

Васильки

У Потопы был брат Алеша Потопа. Пошел Алеша на базар и купил большущего мертвого индюка. Принес маме. Взвесили. Двадцать пять килограммов в покойнике. С ума сойти можно. Закопали его скоренько под яблоней, а сверху посеяли васильки.

— Больше дела мне нету, — скандалила старшая Потопа, — как только в саду своем некрещеных индюков хоронить.

Кочан

Вспомнила Потопа, что родилась в июле. Стояла жара, и маленькая Мариша чувствовала ее всем телом.

Когда пришла пора идти Марише в школу, оказалось, что к учению она мало пригодная.

А сейчас она стоит у плиты и варит борщ. В борще плавает картошка и капуста. Кочан капусты потянул на кило сто.

Этот борщ, блин, немало будет весить.

Кузнечики на счастье

Потопа к тридцати стала смелой. Запросто на тридцатилетие зашла в бар и попросила коньяку. Подали.

«Ладно, — думает, — попрошу еще».

Попросила. Дали снова.

«Вот, блин, — думает Потопа, — может еще раз попросить? Или же сразу расплатиться?»

Сдержалась. Попросила еще коньяку и лимона порезать с сахаром. Ничего?

— Ничего, — ответил официант и пошел за коньяком и лимоном.

Между тем коньяк, доложу я вам, не сельтерская. Выпила Потопа еще полконьяка, съела лимон с сахаром из блюдечка и загрустила.

— Вот скажи ты мне, — говорит она официанту, — в детстве кузнечиков ловил?

— Ну ловил, — отвечает тот.

— А на хрена? — говорит Потопа.

— Да не знаю. Ловил и все.

— А надо было их есть, — объяснила Мариша, — ловить и есть. Вот если бы ловил и ел, все было бы сейчас хорошо.

Официант повернулся и ушел. Ему недосуг с пьяной Потопой разговаривать.

Потопа повернулась к окну. Там шел дождь. Деревья в бреду танцевали. Горючие бабьи слезы текли у нее из глаз.

Костянец

Потопа купила огурец и банку майонеза. А голова у нее болела-болела. Пришла домой, села на кухне и смотрит в окно. В окне Гришка Костянец с работы идет.

— Гришка, — кричит Потопа в фортку, — заходи на огурец.

Костянец голову поднял и говорит:

— Ну здравствуй, Потопа.

Костюм

В магазине висели костюмы. Мариша начала прикидывать, хватит ли ей денег. И так, и так — не хватает.

Пошла через дорогу и купила бутылку вина.

Идет домой и думает:

— Ох и чудная я баба, просто прелесть.

Светлый след

Понравился Потопе мужчина. Она мимо пассажирского скорого проходила и в окне увидала его голову.

Остановилась Мариша, горло у ней пересохло, и замахала она ему, мол, выходи сейчас же. Но тут поезд тронулся, и все пропало.

— Ну что б ты ему сказала? — спрашивала старшая Потопа у младшей вечером за чашкой чая.

«Да что б? — задумалась Мариша, — про детство бы свое рассказала, про работу, а потом мы бы в кино пошли или еще куда…»

Потопы помолчали, и старшая, долив себе в чашку кипятка, добавила:

— Да и жильем ты, слава Богу, обеспечена…

О Заболоте

Философия

В некоторых случаях жизни смысла нет. Заболот знал об этом.

Например, ударило его два раза током. Хорошо. Ударило в третий. Он перестал бриться. Помогло.

На нелепые и стихийные приколы природы надо отвечать тем же.

Или полюбила его женщина, но ушла. Полюбила вторая — ушла. Незадача.

Как тут поступить? Можно, конечно, третьей ноги сломать, чтоб ходить не умела, но это трудно. Почему? Потому что ноги имеет смысл ломать только той, которая полюбит, чтобы она, значит, не ушла. Но посудите сами. Тут котенку, за тобой увязавшемуся, готов распоследнее отдать, а полюбившей женщине?

То-то.

Вот поэтому, когда Мария к Заболоту сама ночью в дом постучала, уйдя таким образом от всего отягощающего ее любовь, он заперся в конюшне и занялся членовредительством.

Взял ножовку, по-простому пилу, и решил себе что-нибудь отрезать. В общем, сел он, приготовился.

Однако же и неприятно это. Свою руку-то — пилить.

Херня какая-то. Взял закурил. Открылся. Вышел во двор.

Звезд насыпало — горстями. Луна на юге — полночь.

Выходит на порог Мария полуголая.

— Витенька, — говорит Заболоту, — Витенька, куда ты запропастился, не случилось ли чего?

— Зайди, Мария, в дом, — сказал Заболот, — зайди, не свети ногами.

— Любимый, — говорит она, — может, я тебе в тягость, может, я пойду?

— Я тебе пойду, — сказал Заболот, — ты, Мария, иди в дом, Христа ради, не мешай мужику забор чинить.

— Какой забор, Витенька, какой забор! Ночь, август, я, опять же. Пошли, я тебя поцелую.

— Поцелуешь еще, — сказал Заболот, — а что август — так это излишние придирки. Когда и чинить забор, как не в августе.

— Может, я чем помогу, милый мой, может, гвозди подержу?

— За шляпки, — сказал Заболот и сел в траву у колодца. Положил пилу рядом и оглядел природу.

Мария, завороченная в простыню, возле сгустилась.

— Уйдешь ты от меня, — сказал Заболот, и его стало дергать, — как пить, уйдешь.

— Не уйду, Витенька, не уйду, — сказала Мария.