Краткая книга прощаний - [5]

Соседом у нас — дед Иван. Он один раз в столицах был и как раз попал — Толстого хоронили. С тем и приехал.

Передам ли вам сквозь года тот мед и тот яблоневый цвет первой трети двадцатого века? А товарищество наше — я да батька мой, да дед Иван?

Петух у нас один остался со всего нашего курятника, а у деда Ивана, наоборот, куры одни остались, чтоб им пусто было. Так, верите, когда мы того петуха поутру из залы нашей выпускали, он так красиво шел сквозь окна, стены, заборы и засовы, что казалось нам: не петух идет, а счастье наше от нас уходит.

Не буду врать, были в городке и девки. Но об этом и без меня каждый превзошел предостаточно, поэтому я о другом.

Вот возьмем душу человеческую. Она от чего болит? Все болит и болит, окаянная. Ни ей, ни себе от боли этой ладу дать невозможно. Мне скажут — совесть. Положим, что и совесть, не без этого. Ну так совесть, я так полагаю, сама не болит. Это от нее же, каракатицы, вся спина по ночам, как от нагайки, кровоточит, а ей то что?

Нет. Не только тут в совести дело…

А может, и ни к чему я это все растеял с душой, и с совестью, да и с домиком у реки, пожалуй…

Да и наврал много…

Ну так это, с другой стороны, святое дело.

Золото

Санька, Николаева дочка, влюбчива. Последняя любовь ее — Аль Пачино.

Если по справедливости — так он на ней уже тридцать раз жениться должен. Хотя и странно все.

Иной раз, особенно с утра, Санька придет к бабушке, Николаевой теще, и плачет-плачет. Чего плачет — дело темное.

Так что еще неизвестно — вышло бы у них что путное с Аль Пачино или нет.

— Бог с тобой, — говорит Николаева теща, — не плачь, золото мое. Мы с тобой сейчас киселя наварим.

Весна

Бригада строила магазин. Балка упала на голову бригадиру и убила к черту. Вот и весь сказ.

Теперь каждую весну пятнадцать сильных и молодых мужиков, как лунатики, где бы ни находились, собираются на старом зеленом кладбище в поминальный день.

Колбаска, яички, кто-то все время котлеты носит.

Пьют водку, говорят.

Ну хрен его знает, к родственнику на могилку нету времени пойти, а тут к бригадиру. И магазинов они больше не строят. Вообще ничего не строят, да и видятся редко.

Такое впечатление, что так теперь и будут ходить до самой смерти. Будут умирать по одному, как пушкинские лицеисты. А когда-нибудь придет один со своими котлетами и бутылкой холодной водки, а больше никто и не придет.

Тогда тоже будет весна.

Могилку обновит, где подкрасит, а где подчистит. Разложит еду, нальет водки стакан, до краев. Но ни есть, ни пить не будет сразу. Закурит.

Липы тридцатилетние его стол обступят, шиповник какой-нибудь ближе подлезет, оса на мясо прилетит и завозится, деловая и желтая…

Ну что еще? Да вот, пожалуй, и все.

Дилетанты

Мы встречались в бане. На первом этаже у парикмахера Шуры стриглись. На втором — раздевались и шли в парилку.

В парилке стоял сухой и плотный жар.

Садились на самый верх и молча сидели минут сорок. Голые, в вязаных шапочках.

Обычно делали три-четыре ходки. Больше выдержать было трудно. Веники нас почему-то особо не прельщали, а посему старые банщики смотрели на нас снисходительно.

За три часа произносилось полтора десятка слов. Потели мы обильно, и после парилки январский оттепельный воздух казался необычайно вкусным.

Два раза, нарушая традиции, ходили пить холодное шампанское с орехами.

Выжатое тело с благодарностью принимало красные потоки вина, и опьянение было легким и славным.

На остановке прощались, и я шел пешком, похрустывая подтаявшим снегом.

Весною баню закрыли на ремонт. Лето проползло мимо окон и закончилось в октябре, а с холодами пошла такая жизнь, что какая тут, к черту, баня.

В изгнании

Пушкин стоял на пороге. В соседней комнате спала няня. Она привила Пушкину любовь к народу.

Он и в изгнании оставался русским поэтом. Рано утром вставал и лез в кадку с холодной водой. Затем скакал по полю. В поле прыгали зайцы, и Пушкин часто их догонял, хватая за уши. Зайцы же его любили — они были частью русской природы.

Мечта

Первоклассник Никита обиделся и ушел из школы. Солнце садилось за осенний пустырь. Зябкие листья — оранжевый ветер.

Через дорогу люди собирали картошку. Никита вдохнул запах свежей картофельной ботвы, крепко задумался и пошел по дорогам в поля.

Пикник

Мы плыли на пароходе. Прошлое маячило впереди. Будущее оставалось в кильватере. Ксения Владимировна стояла, держась за поручни, и пыталась плакать в носовой платок.

Женька украл у матроса зажигалку. Матерчатые кресла трепало, как паруса. На какой-то отмели я увидела голую парочку. Мы им махали с палубы, а они — нам.

После прибытия пошел дождь, и мы с Женькой намокли, как свиньи. Это хорошо, что отец у нас один, а матери разные, гораздо лучше, чем когда мать одна и разные отцы.

Слезы

— Дура ты, дура, — жалел Николай жену. Она же сидела на кровати в трусах и заливалась горючими слезами.

— Любишь тебя, любишь, — говорил он, — а толку нету.

В окна залезло раннее утро. Николай сварил кофе и принес жене ветчины.

Она ела ее с кофе и плакала.

В обед под мелким дождиком Николай поволок жену в лес — проветрить. Потаскав ее часа три между сосенок, и сам воспрянул духом.

К вечеру все в доме успокоилось, и он полюбопытствовал об чем были слезы.