Краткая история: Реформация - [23]
Портрет Эразма Роттердамского. Ганс Гольбейн, 1523 г.
Это не значит, что религиозные изображения никогда не становились предметом обсуждения или споров. Отношения между христианскими иконами и явным запретом второй заповеди[131] обсуждались в сочинениях Отцов Церкви, дискуссиях между Востоком и Западом в VIII веке[132] и более поздних размышлениях о материальной культуре церкви как изнутри (святые Бернард и Франциск), так и со стороны ее критиков (лолларды, гуситы) примерно за век до начала Реформации. Джон Виклиф в середине 1370-х гг. писал, что «изображения могут быть как благом, так и злом: благом для того, чтобы воодушевлять, помогать и зажигать умы верующих, чтобы любить Бога более глубоко, и злом, когда из-за икон происходит отклонение от истинной веры, когда образу поклоняются… или чрезмерно восхищаются его красотой, дороговизной или не относящимися к делу вещами. Природа и функции таких объектов не полностью нейтральны, их необходимо рассматривать осторожно»[133]. Священное Писание было важным проводником веры, но существовала, как утверждал Виклиф, разница в трактовке изображений в Старом и Новом Завете. Запрет изображений в Десяти заповедях имел целью предотвратить идолопоклонство. Бог не имел физического воплощения до пришествия Христа, и ему не должно придавать телесную форму рукой человека. После рождения и смерти Христа и прочного укоренения христианской веры иконы были разрешены как в виде книг для мирян, так и для увековечения памяти святых и способов их правильного почитания[134]. Дозволялось использовать образ для поклонения тому, что он олицетворял, но не обожать созданный объект сам по себе.
Однако содержательный и во многих отношениях умеренный подход Виклифа не отразился на действиях тех, кто пытался распространить его учение или действовать в соответствии с ним. Физическое противодействие образам, иконоборчество, а не интеллектуальная осторожность стало отличительной чертой ереси английских лоллардов позднего Средневековья. «А в Англии они называются лоллардами – те, кто, отвергая иконы, отвергает и живопись и гравюры, считая их в целом поверхностными и никчемными и противными Закону Божию»[135], – писал Стивен Гардинер. Отказ от поклонения образам являлся едва ли не самым главным пунктом обвинения привлеченных к суду лоллардов. Они осуждали иконы как идолопоклонство, ложную религию или форму социальной и экономической несправедливости, с помощью которой Церковь демонстрировала собственную склонность к материальной роскоши в ущерб поддержке бедных людей. Лестерский лоллард Уильям Смит выразил сомнения в ценности икон посредством сжигания деревянной скульптуры святой Екатерины. Так он хотел проверить, будет ли статуя святой кровоточить или просто обеспечит топливом его кухонную печь. Он был не одинок: многие лолларды утверждали, что иконы необходимо уничтожать как идолов, и претворяли свои убеждения в жизнь[136].
Но у богословов и иконоборцев все же имелись точки соприкосновения. Как утверждали лолларды, Эразма также беспокоило то, что у стен церквей, богато украшенных иконами, подсвечниками и орга́нами, лежали нищие. Упомянутые материальные предметы продавались и покупались за деньги, в то время как души нищих были выкуплены кровью Христа. Изображения вполне могли служить мирянам книгами, утверждал Эразм, но они слишком легко вели к ложной вере. Образы были олицетворением человеческого материализма: в лучшем случае – безобидным развлечением, а в худшем – искажением надлежащего богопочитания. Разделение духовного и мирского не всегда было явным, и когда святых изображали в недостойной манере, их образы вполне были способны направить верующих к похоти и прочим телесным грехам. Но к этому вопросу следовало относиться с большой осторожностью, поскольку уничтожение икон и образов могло принести больше вреда, чем терпимое к ним отношение[137]. Поклонение иконам могло быть «ужасным преступлением», но в начале XVI века западное христианство оставалось переполненным вещественными предметами поклонения, литургией и богослужениями, которые воздействовали на органы чувств, и благочестием, в котором видеть означало верить.
Иконоборческий импульс в Европе периода Реформации старательно исследовали как теоретически, так и с точки зрения погромщиков[138]. Неприятие религиозной образности было ранним, но не немедленным следствием богословских изменений в десятилетия после 1517 г. Критика Лютера сосредоточилась на злоупотреблениях, связанных с почитанием икон: на украшение церквей тратились огромные средства, которые можно было направить на помощь бедным. Он полагал, что при правильном отношении к ним иконы могут иметь место в христианстве, но там, где религиозные изображения вели к неправильному пониманию верующими отношений между человеком и Богом, они подстрекали к идолопоклонству. Образы святых были всего лишь деревом и камнем; они не имели приписываемой им внутренней силы, хотя и могли выполнять такую функцию в глазах верующих. Вместе с тем несанкционированное и неконтролируемое разрушение предметов религиозного искусства было неоправданным. В 1524–1525 гг. в своем наиболее развернутом рассмотрении икон и иконоборчества Лютер был готов привести аргументы в защиту положительного вклада, который могли внести религиозные изображения для лучшего понимания Священного Писания; его аргументация не полностью порывала с традиционной трактовкой икон как книг для мирян
