Краткая история: Реформация - [25]
Споры между теми, кто осуждал церковные иконы и скульптуры, и теми, кто их уничтожал, обсуждались Лютером и Карлштадтом, а также другими реформаторами и городским советом Цюриха. Изменения, внесенные в учение Виклифа позднейшими лоллардами, заметны в кальвинизме середины XVI века. Вернемся к тому, с чего мы начали: к иконоборческому разрушению в Нидерландах в 1566 г., где прослеживается четкое соотношение между подстрекательскими проповедями и открытым уничтожением икон. Однако проповедники иконоборчества шли дальше женевского реформатора в вопросе изображений и материальных реликвий. Кальвин открыто и решительно выступал против наличия икон в церквях и сопутствовавших им предрассудков. Кальвин открыто высказывал свои взгляды в комментариях к Библии, катехизисе и проповедях, но не оправдывал народное иконоборчество[149]. Запрет на рисование ликов и вырезание идолов, содержащийся во второй заповеди, был для Кальвина столь же действительным, как и во времена Моисея. Оправдание икон средневековой католической церковью, утверждал Кальвин, основывалось на слабой доказательной базе и не могло скрыть того факта, что религиозные изображения противоречат Закону Божьему. Поклонение изображениям в христианской церкви было не более чем остатком язычества, а их распространение снижало их надежность в качестве книг для мирян или олицетворения доктринальной истины. Слово Божие, а не материальные образы было единственным истинным способом религиозного воспитания. Человеческий разум был «настоящей кузницей идолов», которую необходимо очистить[150][151].
Доводы, приведенные против образов, были четкими и ясными, но в то же время Кальвин ясно дал понять, что очищать церкви надлежит магистратам, а не населению. Эта часть его учения, возможно, меньше привлекала тех, кто стремился очистить церковь от ложной религии и реформировать богослужение. В письмах французским протестантам XVI века Кальвин советовал действовать с осторожностью и умеренностью, но в ходе конфессиональной борьбы именно более резкий и разрушительный язык его ранних сочинений, включая написанный в 1543 г. «Трактат о мощах»[152], казался наиболее убедительным[153]. Отвечая на вспышки иконоборчества и разрушений во Франции в начале 1560-х гг., Кальвин пытался от них отстраниться и утверждал, что никогда не одобрял таких действий[154]. С лета 1561 г. и далее отдельные погромы уступили место более массовому и решительному очищению церквей Лангедока, Гаскони и Дофине. Большинство было делом рук местных верующих, а реформированное духовенство и консистории заявляли о своей непричастности к погромам[155]. Но даже если официальной поддержки иконоборчества не было, трудно рассматривать такие разрушения иначе как выражение недовольства и противостояние католичеству или как наглядное воплощение реформированного христианства. Уничтожение икон позволило претворить в жизнь Закон Божий, а также, не будучи остановлено Божьим Промыслом (или вмешательством святых), придало законность реформационному толкованию заповедей. То, что иконы не защищали себя, не кровоточили и не навлекали божественное возмездие на иконоборцев, служило безусловным и наглядным доказательством их исключительно вещественной природы, поддерживало тех, кто ратовал за очищение церквей, и разжигало ненависть к католической церкви среди тех, кто чувствовал себя обманутым ею и ее ритуалами.
Как образы были частью католической теологии и обычаев, так и реформационные теология и практика объединились для их разрушения. Иконоборчество было наглядным признаком перемен, инструментом евангельской проповеди и открывало для конгрегаций возможность взять дело Реформации в свои руки. Заманчиво считать уничтожение образов и изгнание ложной религии концом этой истории, но совершенная противоположность между истинным и ложным в теории не всегда соответствовала практическому опыту. Как мы видели, народные действия могли выходить за пределы соображений богословов, но можно установить уровень компромиссов и преемственности в отношениях Реформации к религиозным образам, а также те ситуации, когда реформаторы скорее были готовы сотрудничать с традиционной набожностью, чем выступать против нее.
Лютеранская реформа в Нюрнберге – яркий тому пример. Исследование Бриджит Хилл по вопросу культа Девы Марии и постоянного присутствия ее образов в городе показывает, как, несмотря на отвержение лютеранами традиционного богословия, в котором Марии отводилась роль божественной заступницы, отдельные аспекты ее традиционного почитания все же уцелели. Лютеровская критика икон в значительной мере касалась тех, кто на них смотрел, то есть верующих; именно характер поклонения, а не сам предмет превращал образ в идола. Эта концепция позволяла увидеть и некоторую пользу от религиозного изобразительного искусства, конечно, только в том случае, если верующий был способен воспринимать иконы с правильной точки зрения. Следовало принимать во внимание чувства бывших владельцев икон, поскольку большая часть статуй Марии и картин с ее изображением была подарена кирхам представителями Нюрнбергской верхушки, и, естественно, они с меньшей вероятностью желали их уничтожения. Наряду с этими прагматическими причинами сохранения икон существовала еще одна. Протестантские писатели и проповедники не стали требовать удаления образов, а предприняли попытку изменить их смысл, изменяя статус Девы, превращая ее из могущественной заступницы в образец веры, послушания, смирения и внутренней добродетели. Портрет Девы Марии с ребенком из мастерской Кранаха был частью собрания Нюрнбергской ратуши, а некоторые дореформенные праздники продолжали отмечать в городе. Любой человек, выступавший против почитания Девы Марии, подлежал наказанию. Но это не было провалом городских властей в подавлении культа; скорее Реформация в Нюрнберге основывалась на придании старым образам нового содержания, что позволяло им стать мощным передатчиком перемен. Положение Марии как матери Бога не ставилось под сомнение, но эта честь не была собственной заслугой Марии – ей ее оказал Господь. Образ Девы Марии можно было превратить в образец материнства и заботы в праведной семье, но это новое значение еще нужно было внушить верующим. В целом это был оправданный риск. Без иконоборчества и унижения реликвий и икон нельзя было явственно показать их бессилие. Если прихожанин сам приписывал предмету определенный смысл, никакая светская власть не могла гарантировать, что прихожане придавали Деве Марии реформированное значение
